Неудачник

— Вова, сейчас мы с тобой будем пить, — говорит Игорь заплетающимся голосом.

Он вкручивает штопор в сургуч на пробке бутылки. Крошка сыплется на пол. Усилие — пробка выходит из горлышка. Игорь берет бокалы, пузатые, небольшие. Наливает почти до краев.

— Давай, Вова, выпьем.

Слова как гипноз. Я не думаю, не осознаю. Только беру бокал, и, одним глотком, как воду, выпиваю. Игорь делает то же самое.

— Такое дерьмо, брат, такое дерьмо, — говорит Игорь, еле выговаривая слова.

Я киваю, молчу. Взгляд выхватывает детали, но не ловит целое. Ножка бокала, выключатель на стене, гриф гитары. Стебель цветка, фрагмент узора на обоях, листы формата А4, крошки, ручки, корешки книг.

— Чем ниже ты падаешь, — говорит Игорь. — Тем выше можешь подняться. Если выживешь…

Наливает еще. Кажется, что густо-коричневая жидкость чуть блестит в бокалах.

— Там, внизу, — говорит Игорь. — Там нет понятия дна. Там нет направлений. Там и только там становится ясно, что не падал. И ты вверху. Только надо дожить. Вытерпеть. А это почти нереально. Потому что…

— Игорь, ты Серегу знаешь? — перебиваю я.

— Требует огромной воли, — заканчивает Игорь. — Что?

— Серегу знаешь?

— Знаю. Трех как минимум.

— Я про бандита местного говорю. Серега такой есть…

Игорь смотрит куда-то мимо меня, лицо напряжено. Вспоминает. Я наливаю еще по чуть-чуть, выпиваю.

— Есть один Серега, — говорит Игорь. — Пара клубов под ним, еще по мелочи. Вроде бы несколько магазинов, пара баров.

Сердце бьется быстро, не смотря на коньяк. Хочется задать еще один вопрос, но страшно. Страшно услышать такое, что сил совсем не останется. Только бы он оказался мелкой сошкой. Тогда можно подключить Лаптя. Или того же Артемку. Теперь у меня есть деньги.

— Игорь, а он как?

— Очень плохо, — отвечает Игорь, и я почти чувствую, как сдвигаются стены, расплющивая тело, а потолок тяжелой плитой. — Лучше забудь это имя, и никогда не вспоминай…

Я наливаю, залпом проглатываю очередную порцию коньяка.

Неудачник — это когда мало жизненного пространства.

— И что, Игорь, нет шансов?

Игорь кивает, протягивает бокал. Еще по коньяку. Мне становится тошно. Хочется все рассказать, поделиться с другом, но ничего не выходит: горло, сдавленное горем и коньяком исторгает только невнятные стоны и хрип. Игорь продолжает напиваться. И вот я уже не могу понять, осознает ли он, что находится у меня.

— Игорь, ты еще здесь, — спрашиваю я.

Тишина. Друг уже вдавлен в кресло, не шевелится. Глаза закрыты. А я так и не знаю, что его гложет. Так и не узнал, не помог. Хочется плакать, как в детстве — от досады, до соплей и сбитого дыхания. Но я молчу, лишь подрагивает веко. И начинает тошнить. Очень тяжело, словно одежда вдруг стала менять размеры: все меньше и меньше, стягивает, мешает дышать. А вокруг темнота, такая, что воздух становится осязаемым, киселем втекает в легкие, терзая болью грудь.

Неудачник — это когда нет выхода.

Нужно выбираться, уходить из квартиры. Но нельзя бросить Игоря. Пытаюсь растолкать его, привести в чувства. Игорь что-то мямлит. Я стараюсь поднять, расшевелить, но вместо этого сам падаю, больно стукнувшись о стол. Все, что стоит там — разлетается, засыпая ковролин коньяком и осколками стекла.

Поднимаюсь, тело, словно само, падает обратно в кресло. Что же делать? Спать, приходит внезапная мысль, как вспышка, освещая казематы помутненного алкоголем сознания. Мысль не успевает опомниться — я засыпаю.

Просыпаюсь оттого, что страшно болит голова. А перед внутренним взором — улыбающаяся физиономия Сереги.

— Пошел прочь, — шепчу я, от удивления потеряв голос.

Видение исчезает. Я все еще в комнате. В соседнем кресле спит Игорь. На полу осколки, бурым пятном подсыхают остатки коньяка. Встаю, иду на кухню. Жадно пью воду из-под крана. У нас она еще не ржавая и затхлая, как в крупных городах. Только многовато хлорки.

Пытаюсь растолкать Игоря — бесполезно. Друг ушел в сон, куда-то, где не так тревожно и тоскливо. Незачем вырывать его оттуда. Я нахожу блокнот, вырываю листок, пишу записку. О том, что ушел по важному делу. И, когда Игорь проснется, ключи на столе. Затем нахожу дубликат ключей, кладу на стол.

Звоню в кадры администрации. Беру отпуск на неделю. Лапоть отпускает. Может быть, больше никуда и не вернусь. Из универа выгнали. После всего стыдно смотреть в глаза студентам, казаться сильным. В администрации все достало до такой степени, что если завтра все здание опустится прямо в ад, буду только рад. Деньги есть. Тратить можно долго, и еще останется…

Надеваю туфли, выхожу. Тихо, чтобы не разбудить друга, закрываю дверь. В подъезде пахнет затхлостью и сыростью. Но погода ясная. Освежиться сейчас не помешало бы.

Иду по улице. К ближайшему киоску. На душе противно. Болит голова, и это хорошо — отвлекает от нехороших мыслей. От Сереги, и того, что было. Но когда исподволь мысль о позоре прокрадывается в сознание, тело буквально скручивает болью, грудь разрывается. Как жить дальше, преследует немой, но орущий на ультразвуке вопрос, как жить дальше?!