Неудачник

Я массажирую виски, надбровные дуги. Перед глазами круги

— И что делать? — Спрашиваю обреченно, заранее зная ответ. — Получается ведь, что все тщетно.

— И тем не менее. Нужно действовать, Вова, действовать. Не сидеть, и не ждать. Я так прождал начало жизни. И чего дождался? Развала семьи родителей, когда отец уходит в никуда, а мать еле сдерживается от самоубийства. Когда в семнадцать лет нет возможности пойти в университет, потому что нужно обеспечивать семью, искать работу, чтобы к вечеру было что поесть. Знаешь, как я спал по ночам? Как мертвец, потому что понимал, что выхода из этого нет, и только ночью можно на несколько часов забыться. А утром от отчаяния не хотелось открывать глаза. Целый день нужно было убиваться на тяжелой работе, среди людей без цели, жалких и опустившихся, как и я.

— Да… — только и говорю я.

— Знаешь, — продолжает Семен. — Тогда у меня не было даже мысли о тщетности бытия. Нужно было просто выживать. И не ради себя — для матери с сестрой. Так рождается философия. И уже потом, на этом запале, можно лезть в гору, не боясь шквального ветра и мороза.

Я колеблюсь, но, все же поднимаю болезненную, трудную для себя тему.

— Понимаешь, Семен, временами у меня возникает чувство, что все, к чему бы я ни прикоснулся — превращается в дерьмо, — говорю я. — Как царь Мидас, только наоборот. Такое ощущение, что ни на что не способен. А ведь хочется другого. Исключительности, избранности что ли?

— Зачем? — спрашивает Семен.

— Ну, не знаю, чтобы не быть как все. Не стать тупым быдлом, что только жрет, трахается и гадит…

— Это народ твоей страны, — перебивает Семен, в голосе осуждение. — Это твои люди. Все. Даже быдло, как ты изволил выразиться. Это наш народ. И ругать его не стоит. Критиковать, пытаться изменить, сделать лучше — да, но не ругать без смысла. Хотя бы только по тому, что избранные в нашем народе были. И много. И в нас, как потомках, течет их кровь. Поэтому каждый, даже упертый в тупизне и убогости — в чем-то твой брат. Или может им стать. Или станет его потомок. Не отказывай им в шансе.

Молчим. Семен поглаживает подбородок, смотрит задумчиво.

— Не знаешь, куда приткнуться, чтобы не измазаться в грязи, — продолжаю я. — Столько информации, противоречивых данных, что можно всю жизнь идти за фантомами. И умереть дураком. А хочется победителем. Или, хотя бы, частью чего-то большого, великого. А логически определить, что верно, а что нет — не получается. Только на сортировку вся жизнь уйдет.

— А умом здесь и не помочь, — говорит Семен, отрываясь от размышлений. — Здесь надо чувствовать. Только не нашими, ослепшими, слабыми чувствами. Чувства надо тренировать. Вот тогда можно в мусорной яме найти не просто что-то гнилостно-съедобное, но жемчужину, специально оставленную, в почти отчаянной надежде, что найдешь, и придешь.

— А как? Как это в себе воспитать? — спрашиваю я.

Семен не отвечает. Уже сказал все. Тут любой поймет. Только мне нужно конкретных инструкций. Последовательность действий, разбитую на короткие шаги. Чтобы не думать. И надзирателя построже, чтобы контролировал, указывал на ошибки, исправлял. Жизнь кажется огромным полем, в котором нет единой правильной дороги, а тропку в зарослях каждый прокладывает сам.

Мы еще какое-то время разговариваем. Семен рассказывает новости, спрашивает о моей жизни. Но серьезный разговор уже не выходит. Я вызываю такси, выпиваю немного виски на дорогу, прощаюсь. Семен приглашает заходить еще, хочет, чтобы я чаще звонил.

В подъезде немного задерживаюсь, хотя знаю, что везде установлены камеры. Стою на втором этаже, смотрю в окно. Фонарь освещает пространство перед домом. Дальше — другие дома, дороги, люди, наверно. И одновременно никого. Только я на втором этаже. А, скорее всего, нет и меня. Никто не знает, никто не вспомнит. Мы растворяемся в огромном количестве. Нас слишком много, чтобы помнить каждого. И, по сути, нас нет.

Сажусь в такси. Говорю водителю домашний адрес. Вспоминаю о Насте. Решение приходит сразу. Набираю номер.

— Здравствуйте, Владимир Ярославович, — кричит Настя из мобильника.

— Привет, Настя, — говорю я. — Говори адрес, и собирайся. Сейчас за тобой заеду.

Настя называет улицу, дом и квартиру. Я повторяю водителю. Ехать в другую сторону. Водила недовольно ворчит, но машину разворачивает. В машине достаточно громко играет радио Шансон. Прошу таксиста поменять радио. Он опять ворчит, но канал меняет. На что-то еще более невразумительное, насквозь искусственное, тошнотворное. Я откидываюсь на сидение.

— Приехали, — через пятнадцать минут говорит таксист.

— Подождите. Сейчас девушку захватим, и поедем по адресу, который я называл сначала.

Набираю Настю. Через пару минут она выходит. Я встречаю, сажу на заднее сиденье, рядом с собой. Водитель переспрашивает адрес.

— Хорошо, что ты позвонил, — говорит Настя, целует. — Я сегодня о тебе целый день думаю.

Это когда зачетку перелистываешь, и вспоминаешь, сколько учиться осталось? Или, может быть серьезно, думает, скучает? Может, я ей действительно понравился?

— А куда мы едем?

— Ко мне…