Это тоже патриархат – бессознательные установки, которые влияют на наше бытие в мире. Сто лет назад бить жену считалось общепринятой нормой брака. Сегодня домашнее насилие больше не охраняется законом, но оно формируется в социуме, который сообщает нам, что мужчины более жестоки, что они должны контролировать жен, что для мужчин простительно срывать гнев на партнершах, если затем будут принесены извинения, что измена ущемляет их гордость, а потому провоцирует насильственную реакцию. Эти заготовки оправданий достаются им в наследство от патриархата. Это старые стены разрушающегося дома. «Она спровоцировала меня». «Это просто ее слово против его слова». «Он хороший парень – наверное, сорвался». Мы ходим по разрушенному дому, не замечая его границ.
Феминизм – это сложно. Как быть с женщиной-начальницей, которая повышает по службе только никчемных женщин, чтобы остаться среди них самой яркой? А если феминизм используют как орудие шантажа, упиваясь властью навешивать ярлык сексиста на тех, кто неугоден? А как быть с теми, кого остро волнует мизогиния, но лишь тогда, когда ее демонстрирует политический оппонент? В какой момент требования «инклюзивности» превращаются в нечестную игру, обязывающую феминизм решить в одночасье все мировые проблемы? А женщины действительно хотят, чтобы с ними обходились точно так же, как с мужчинами, хотя наша биология и образ жизни различаются? А если феминизм более популярен среди экспертов, а не среди чернорабочих, то как опровергнуть обвинение в его чрезмерной ориентированности на средний класс?[144]
Может ли одна женщина заговорить от лица трех с половиной миллиардов женщин? Но если никто из нас на такое не способен, возможно ли само феминистское движение?Впрочем, есть один бесспорный факт: феминизм все еще нужен людям. В Саудовской Аравии система опеки по-прежнему запрещает женщине выезжать за границу без согласия родственника мужского пола. В Индии женщина делает аборт, если узнает, что ждет девочку, потому что не может позволить себе растить дочь. В Японии от женщины все еще ожидают, что она откажется от работы, когда родит ребенка. В Сальвадоре женщину сажают в тюрьму, если у нее случается выкидыш. В сельских районах Непала женщины умирают в холодных «менструальных хижинах». В Великобритании женщина ни разу не занимала пост руководителя нашей главной оппозиционной партии. В целом по всему миру женщины владеют меньшим капиталом, меньше зарабатывают и выполняют больше неоплачиваемой работы по уходу за членами семьи.
Нетрудно заметить, что многие из этих ограничений связаны с женской телесностью. Эта концепция непопулярна среди феминисток нового поколения, которые избегают аргументов, основанных на биологии. Они опасаются кого-либо «исключать» – ведь не у всех женщин есть матка или влагалище – и не желают «сводить женщин к гениталиям». Но будем откровенны: феминистки боролись в том числе за то, чтобы наше тело перестало быть «запретной зоной». Мы долгое время стремились снять табу с разговора о менструации, менопаузе или негативных сторонах деторождения. Хотим ли мы снова молчать об этом? Мы можем приветствовать трансгендеров в феминистских рядах и при этом понимать, что биология имеет значение. Я не думаю, что у меня «женские мозги» (подходящие для вышивания, негодные для войны), – но тело у меня определенно женское. Женщин угнетают как класс, потому что они, по общему убеждению, могут рожать детей. Это по-прежнему так, хотя многие женщины бездетны, как и я. Принцип самоидентификации важен, но он не отменяет материальную реальность. Раку шейки матки нет дела до вашей идентичности.
Пока я писала эту книгу, я чувствовала, что и сама меняюсь. Несколько лет назад я жила в плену чужих ожиданий. Стараясь быть «милой», я по кусочкам теряла себя. Я говорила «да», когда следовало бы сказать «нет». Я боялась, что люди сочтут меня ленивой, эгоистичной или… неудобной.
Эта книга начинается с главы о разводе, потому что уход от первого мужа – мое первое самостоятельно принятое Неудобное решение. Именно тогда я обрела независимость: от семьи (которую я разочаровала), от друзей (которых я потеряла) и от ожиданий общества. Расторгнув брак, я больше не могла считаться «хорошей девочкой». Эта очевидная неудача лишила меня возможности быть безупречной – и сделала меня свободнее.