Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

В третьей части романа горы из символа будущего превращаются в реальный ландшафт, когда действие переносится в Иерусалим, концепт жизни из приведенных выше строк становится заглавием, снабженным характерным для Эгарта многоточием, – «Жизнь наша…», а образ пути кладется в основу эпиграфа: «Кто идет тропой крутой. Иди же, не хнычь!» [Эгарт 1937:118]. Теперь можно окончательно прояснить значение многоточий для поэтики и идеологии автора: в нем скрывается будущее, а будущее в эсхатологии Эгарта – это и есть реальное. Жест присвоения реальности не срывается, но переинтерпретируется как жест несхватывания настоящего или схватывания пустоты (в жертву приносится все существующее) ради создания многоточия будущего. Этот жест многоточия как удерживание пустоты в мистическом Граале будущего крайне важен для автора, как и для коммунистической идеологии вообще, в виду которой пишется роман. Как уже было сказано, реальное не схватывается, не присваивается, но теперь можно добавить, что эта неудача понимается у Эгарта как величайшее достижение, как смысл жизни и цель пути. Таков абсурд реального по версии Эгарта, предшествующей человеку абсурда Камю и отчасти с ним сходной.

Чтобы завершить обсуждение книги Эгарта, приведу отрывок, выпукло выражающий эту концепцию автора. Речь идет о создании скульптуры Ленина художником с говорящим именем Маадим, в переводе с иврита – «краснеющий» или «окрашивающий в красный цвет». Третья часть открывается известием о смерти Ленина, имя которого упорно не называется, становясь почти сакральным. Уходя в прошлое, образ Ленина становится и символом будущего, то есть несхватываемым реальным. Пытаясь схватить его художественными средствами, Маадим терпит неудачу, но она тут же интерпретируется как удача, удача – как неудача и так без конца: