Читаем Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков полностью

Таким образом, возвращение женитьбы на иностранных невестах в XVIII веке не свидетельствовало об изменении роли царского брака в придворной политической культуре. Скорее династический брак, больше не привязанный к комплексу традиционных русских брачных ритуалов (к смотру невест, переименованию будущих невест и их отцов, официальному входу в Терем), снова стал инструментом дипломатии. Однако царский брак оставался политическим делом, что нередко приводило к сознательно просчитанному решению просто воздержаться от брака, как было в случае трех императриц (Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II), в отличие от такого же результата по воле судьбы (смерть Петра II, возраст и несчастья Ивана VI). Политизированность браков правителей в XVIII веке была столь же сильной и порождающей разногласия, как и в предыдущие два века, но не привела к созданию единого, согласованного нового паттерна царских браков. XVIII век был переходным периодом, и новый паттерн появился только в самом конце века, при Павле I.

Этот новый паттерн был прямым следствием указа Павла I о престолонаследии. Стоит напомнить, что в 1722 году Петр I издал самый первый в истории России закон о престолонаследии[877]. Согласно ему Петр и его преемники сами выбирали следующего императора по своему желанию. Старая хрупкая традиция, согласно которой отцу должен был наследовать старший сын, так и не оформленная законодательно, была отброшена. Вместо этого в законе предусматривалось, что на кого государь укажет — на дочь, внучку, кузена, племянника или племянницу, даже на человека из другой семьи, — тот и будет наследником. И, как любой мог предсказать, впоследствии трон стал переходить от одной ветви к другой (колебался между потомками Ивана V и потомками Петра I). Такая неприемлемая ситуация сохранялась до конца столетия и закончилась только с принятием указа о престолонаследии, обнародованного Павлом I в день его коронации, 5 апреля 1797 года. Этим указом Павла устанавливалось, что сам закон будет инструментом, определяющим престолонаследие, а не воля императора, и что наследование будет происходить по мужской линии в династии, хотя женщина также может стать наследницей в случае отсутствия потомков мужского пола. Монарх становился главой императорской семьи, отныне все браки в династии не считались «законными без дозволения Государя на оные»[878]. Преемник Павла I, Александр I, добавил пункт, по которому все Романовы должны были избирать себе в супруги ровню (членов семей действующих или бывших правителей), а кто делал иначе — лишал своих детей прав на престолонаследие[879]. Таким образом, закон обеспечивал строгую очередность в наследовании внутри династии Романовых и устанавливал правила членства в династии — и, соответственно, права на наследование — путем строгого контроля над браком. По существу, закон Павла I с добавлением от Александра I означал, что никто из династии Романовых никогда больше не сможет жениться на русской подданной. У всех пяти последних императоров, как и у большинства их братьев и сестер, супруги были иностранного происхождения. Те немногие (хотя и во все большем числе) Романовы, которые вступали в морганатический брак, полностью осознавали последствия этих союзов для детей, которые от них рождались[880].

Что касается самого смотра невест, то, так же прекратив свое существование, как Терем или терлик (вид кафтана), он продолжал жить и даже развиваться в литературе, музыке и искусстве (аналогичный переход совершил и византийский смотр невест). В XVIII веке он был забыт, но в XIX веке о нем вспомнили — во время ностальгического возрождения в литературе и искусстве всего допетровского. Смотр невест был одной из тех старорусских особенностей, которые были отнесены писателями и художниками эпохи Романтизма к наиболее характерным чертам самобытной Руси и ее монархии.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология масс и фашизм
Психология масс и фашизм

Предлагаемая вниманию читателя работа В. Paйxa представляет собой классическое исследование взаимосвязи психологии масс и фашизма. Она была написана в период экономического кризиса в Германии (1930–1933 гг.), впоследствии была запрещена нацистами. К несомненным достоинствам книги следует отнести её уникальный вклад в понимание одного из важнейших явлений нашего времени — фашизма. В этой книге В. Райх использует свои клинические знания характерологической структуры личности для исследования социальных и политических явлений. Райх отвергает концепцию, согласно которой фашизм представляет собой идеологию или результат деятельности отдельного человека; народа; какой-либо этнической или политической группы. Не признаёт он и выдвигаемое марксистскими идеологами понимание фашизма, которое ограничено социально-политическим подходом. Фашизм, с точки зрения Райха, служит выражением иррациональности характерологической структуры обычного человека, первичные биологические потребности которого подавлялись на протяжении многих тысячелетий. В книге содержится подробный анализ социальной функции такого подавления и решающего значения для него авторитарной семьи и церкви.Значение этой работы трудно переоценить в наше время.Характерологическая структура личности, служившая основой возникновения фашистских движении, не прекратила своею существования и по-прежнему определяет динамику современных социальных конфликтов. Для обеспечения эффективности борьбы с хаосом страданий необходимо обратить внимание на характерологическую структуру личности, которая служит причиной его возникновения. Мы должны понять взаимосвязь между психологией масс и фашизмом и другими формами тоталитаризма.Данная книга является участником проекта «Испр@влено». Если Вы желаете сообщить об ошибках, опечатках или иных недостатках данной книги, то Вы можете сделать это здесь

Вильгельм Райх

Культурология / Психология и психотерапия / Психология / Образование и наука
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях. В книге рассказывается, почему возникали такие страхи, как они превращались в слухи и городские легенды, как они влияли на поведение советских людей и порой порождали масштабные моральные паники. Исследование опирается на данные опросов, интервью, мемуары, дневники и архивные документы.

Александра Архипова , Анна Кирзюк

Документальная литература / Культурология