Читаем Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков полностью

Иван IV известен в истории множеством своих браков не меньше, чем своими реформами, завоеваниями и злодеяниями, и вполне заслуженно. Традиционно считается, что наиболее существенное влияние на его личность и характер правления оказывали его жены. Принято думать, что Иван IV отчаянно любил свою первую жену и ее смерть ввергла его в приступ меланхолии, длившийся несколько десятилетий, — отсюда старое, но до сих пор актуальное мнение, что его царствование условно делится на два периода: «хороший Иван» и «плохой Иван»[403]. Альтернативная или, напротив, дополнительная точка зрения состоит в том, что на решение Ивана IV создать опричнину повлияла его вторая жена. (Термином «опричнина» некоторые обозначают разделение страны на две части и создание конной полицейской силы, одетой в черные монастырские одежды, с привязанными к седлам отрубленными песьими головами и метлами, что символизировало готовность очистить Московию от государевых врагов[404].) А чувством к своей третьей невесте Иван IV был охвачен настолько, что женился на ней, несмотря на ее смертельное заболевание, из‐за которого она преставилась вскоре после свадьбы. Проходя через вереницу новых браков, Иван IV всякий раз переворачивал жизнь двора с ног на голову, попеременно то возвышая, то понижая в чинах (или казня) родственников новой жены и фактически превратив ворота Кремля в «вертушку» для входа и выхода родни царских жен. Даже внешняя политика Ивана IV не избежала влияния его матримониальных настроений. Настойчивое желание Ивана жениться на Катерине Ягеллонке, как мы видели, явно прослеживается в отношениях Московии с Польшей и Швецией. А на закате своей жизни он неоднократно обращался к Елизавете I Английской выдать за него замуж ее дальнюю родственницу леди Мэри Гастингс, а возможно, стать его женой и самой королеве, притом что на момент всех этих переговоров с Польшей и Англией Иван IV был женат[405].

Странно, что в обширной биографической литературе об Иване IV, несмотря на большое внимание к его семейной жизни, редко встречаются серьезные исследования многочисленных женитьб царя[406]. В результате фундаментальные вопросы о его семье остаются без ответа: сколько реально было у него браков — пять, шесть, семь или даже восемь? Каковы даты его свадеб? Сколько было организовано смотров невест? Проводились ли последние свадьбы традиционно и были ли легитимны с точки зрения церковных канонов? В этой главе мы продолжим исследовать браки Ивана IV, затрагивая вопросы политической культуры Московии, смотров невест и тревоги Ивана IV по поводу престолонаследия в контексте последних браков царя.

Марфа Собакина и Анна Колтовская

Смерть Марии Темрюковны 1 сентября 1569 года поставила финальную точку в том, что Иван IV и его советники давно знали, — второй брак царя был колоссальным провалом. От Марии Темрюковны у царя родился сын Василий, умерший младенцем, и, насколько мы знаем из источников, больше беременностей или рождения детей в этом браке не было. В 1561 году, когда царь женился, у него было два сына — один здоровый, другой нет. И только эти же два сына остались у него, когда умерла Мария Темрюковна. Должно быть, Иван IV испытывал тревогу за будущее династии — он не мог быть спокоен за продолжение прямой линии своего рода и за наследование ею трона и опасался, что тех двух сыновей, которые у него есть, будет для этого недостаточно. Эта тревога объясняет череду недолгих и бесплодных браков, в которые Иван вступал с 1571 года и до своей смерти, последовавшей четырнадцать лет спустя. Кроме того, царь был настроен пополнить династию наследниками, которых мог бы контролировать; этим можно объяснить казни Старицких после смерти Марии Темрюковны. Желание произвести и контролировать наследников лежало в основе браков, которые он с советниками организовывал в течение второй половины своего правления. Многое в действиях царя после заключения в 1571 году третьего брака так или иначе было связано с престолонаследием.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология масс и фашизм
Психология масс и фашизм

Предлагаемая вниманию читателя работа В. Paйxa представляет собой классическое исследование взаимосвязи психологии масс и фашизма. Она была написана в период экономического кризиса в Германии (1930–1933 гг.), впоследствии была запрещена нацистами. К несомненным достоинствам книги следует отнести её уникальный вклад в понимание одного из важнейших явлений нашего времени — фашизма. В этой книге В. Райх использует свои клинические знания характерологической структуры личности для исследования социальных и политических явлений. Райх отвергает концепцию, согласно которой фашизм представляет собой идеологию или результат деятельности отдельного человека; народа; какой-либо этнической или политической группы. Не признаёт он и выдвигаемое марксистскими идеологами понимание фашизма, которое ограничено социально-политическим подходом. Фашизм, с точки зрения Райха, служит выражением иррациональности характерологической структуры обычного человека, первичные биологические потребности которого подавлялись на протяжении многих тысячелетий. В книге содержится подробный анализ социальной функции такого подавления и решающего значения для него авторитарной семьи и церкви.Значение этой работы трудно переоценить в наше время.Характерологическая структура личности, служившая основой возникновения фашистских движении, не прекратила своею существования и по-прежнему определяет динамику современных социальных конфликтов. Для обеспечения эффективности борьбы с хаосом страданий необходимо обратить внимание на характерологическую структуру личности, которая служит причиной его возникновения. Мы должны понять взаимосвязь между психологией масс и фашизмом и другими формами тоталитаризма.Данная книга является участником проекта «Испр@влено». Если Вы желаете сообщить об ошибках, опечатках или иных недостатках данной книги, то Вы можете сделать это здесь

Вильгельм Райх

Культурология / Психология и психотерапия / Психология / Образование и наука
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях. В книге рассказывается, почему возникали такие страхи, как они превращались в слухи и городские легенды, как они влияли на поведение советских людей и порой порождали масштабные моральные паники. Исследование опирается на данные опросов, интервью, мемуары, дневники и архивные документы.

Александра Архипова , Анна Кирзюк

Документальная литература / Культурология