Читаем Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков полностью

Вынося решение о четвертом браке Ивана IV (возможно, так же было и при их согласии на третью его женитьбу), собравшиеся иерархи и игумены ссылались на стандартные патристические источники: «правила святых апостол и святых Вселенских седьми собор и поместных соборов», правило «в новей Кесарии», четвертое и восемнадцатое правила Василия Великого, на Номоканон «в первом избрании»[444]. Таким образом, они знали и о надлежащей, согласно древним источникам и Стоглаву, епитимье за повторные браки, но решили ее не налагать. Вместо этого собор запретил Ивану IV входить в храм до Пасхи (до 22 марта 1573 года), когда будет разрешено, с благословения духовника, «и к доре ему государю к меньшой ити, и Пасху ему государю вкушати». Затем год провести с «припадающими», а на очередную Пасху «к доре ему государю к большой и к меньшой ити»[445], потом год с верными стоять в храме и затем на Пасху причаститься, а с восемнадцатого года разрешили «к пречистыя хлебу после стола ходити и приимати по Владычним праздником и по Богородичным» и на Пасху[446]. Все эти ограничения отменялись, когда царь находился с армией в походе. На первый взгляд, наказание выглядит суровым, но все же ясно, что епископы его смягчили. Ивану IV на время этого обращения к собору было больше сорока лет, у него имелись дети (более того, сыновья), что точно препятствовало его четвертому браку, и время епитимьи (три года) было существенно сокращено по сравнению с прописанным в «Томосе единения» и других правилах, на которые собор ссылался.

Собор выдал разрешение, каким бы оно ни было, 29 апреля 1572 года, и Иван IV женился на Анне Колтовской где-то до 31 мая[447]. Иван IV принял свое наказание и, вероятно, жил под епитимьей все оставшуюся жизнь, а не только три года[448]. Антонио Поссевино в 1584 году отмечал, что Иван IV по-прежнему под епитимьей (возможно, добавочной). Как он писал, царь «каждый год исповедуется ему [духовнику] в грехах, однако не принимает больше причастия, так как по их законам не позволено вкушать тела Христова тому, кто был женат более трех раз»[449].

Что касается невесты, то Колтовские значатся в родословных росписях, составленных в XVII веке, как семья, ведущая свое происхождение от большого рода Сорокоумовых-Глебовых, хотя Маргарита Бычкова высказала сомнения по поводу этой генеалогии[450]. И все же современные источники свидетельствуют, что эта семья отличалась безупречной службой в провинции, на дипломатическом и прочих поприщах с конца XV века. Анна Колтовская, как и до нее Марфа Собакина, была дочерью коломенского сына боярского, другие члены ее семьи служили в Кашире и Тарусе[451]. Отец новой царицы умер к 1570 году, как и многие другие ее родственники-мужчины, скончавшиеся до брака Анны с царем. М. Е. Бычкова заключила, что этот союз «перекликается со вторым браком его отца: как и Елена Глинская, Анна не имела близких родственников, все они умерли к моменту свадьбы»[452]. К сожалению, ни одного описания этой свадьбы (ни разряда, ни чина) не сохранилось[453].

Очень часто в биографиях Ивана IV упоминается, что Анна Колтовская принимала участие в смотре невест в Александровой слободе и заняла второе место[454]. К такому выводу пришли, основываясь на факте столь скорого бракосочетания — в течение месяца после того, как собор дал свое вынужденное разрешение на четвертый брак. Иван IV не мог найти себе новую невесту так быстро на новом смотре, поэтому полагают, что Анна Колтовская была финалисткой предыдущего смотра, за несколько месяцев до свадьбы. Но, хотя это разумное предположение, прямых доказательств ни за него, ни против нет. Как мы уже видели, интервал между публичным оглашением смотра невест, выбором победительницы и свадьбой мог быть очень кратким. Таким образом, промежуток в один месяц между получением разрешения от собора (29 апреля) и концом мая (когда Иван и Анна уже значатся женатыми) необязательно исключает проведение смотра невест.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология масс и фашизм
Психология масс и фашизм

Предлагаемая вниманию читателя работа В. Paйxa представляет собой классическое исследование взаимосвязи психологии масс и фашизма. Она была написана в период экономического кризиса в Германии (1930–1933 гг.), впоследствии была запрещена нацистами. К несомненным достоинствам книги следует отнести её уникальный вклад в понимание одного из важнейших явлений нашего времени — фашизма. В этой книге В. Райх использует свои клинические знания характерологической структуры личности для исследования социальных и политических явлений. Райх отвергает концепцию, согласно которой фашизм представляет собой идеологию или результат деятельности отдельного человека; народа; какой-либо этнической или политической группы. Не признаёт он и выдвигаемое марксистскими идеологами понимание фашизма, которое ограничено социально-политическим подходом. Фашизм, с точки зрения Райха, служит выражением иррациональности характерологической структуры обычного человека, первичные биологические потребности которого подавлялись на протяжении многих тысячелетий. В книге содержится подробный анализ социальной функции такого подавления и решающего значения для него авторитарной семьи и церкви.Значение этой работы трудно переоценить в наше время.Характерологическая структура личности, служившая основой возникновения фашистских движении, не прекратила своею существования и по-прежнему определяет динамику современных социальных конфликтов. Для обеспечения эффективности борьбы с хаосом страданий необходимо обратить внимание на характерологическую структуру личности, которая служит причиной его возникновения. Мы должны понять взаимосвязь между психологией масс и фашизмом и другими формами тоталитаризма.Данная книга является участником проекта «Испр@влено». Если Вы желаете сообщить об ошибках, опечатках или иных недостатках данной книги, то Вы можете сделать это здесь

Вильгельм Райх

Культурология / Психология и психотерапия / Психология / Образование и наука
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях. В книге рассказывается, почему возникали такие страхи, как они превращались в слухи и городские легенды, как они влияли на поведение советских людей и порой порождали масштабные моральные паники. Исследование опирается на данные опросов, интервью, мемуары, дневники и архивные документы.

Александра Архипова , Анна Кирзюк

Документальная литература / Культурология