Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Пушкин, не любивший альманахи, полагал задушить их «Московским вестником», вокруг которого сгруппировались прекрасные литературно-научно-общественные силы.

В это время поэт наскоро, под давлением Бенкендорфа, нехотя написал трактат о воспитании юношества, который и представил царю через шефа жандармов. Высшее начальство, рассмотрев этот трактат, ответило неудачному автору, что им упущены из виду нравственные качества, примерное служение, усердие, которые, по мнению царя, должно предпочесть просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному.

Неунывающий автор трактата весело говорил друзьям:

– Ну и черт с ним! Не мое это дело. Пускай царь с Бенкендорфом сами пишут трактаты о воспитании юношей, если желают видеть их идиотами.

Понемногу поэт, освобожденный и упорно преследуемый властью, стал привыкать к своему гонимому положению, стараясь всячески удержать, под влиянием друзей, политическое равновесие. На хитрости Бенкендорфа он отвечал хитростью дипломатических успокаивающих писем.

Жизнь брала свое, и Пушкин, любивший жизнь, пользовался каждым случаем жадно проглотить глоток живительной влаги, в виде любого остро волнующего впечатления. Он часто стал бывать всюду в домах, где мог встретить красивых девиц или большую карточную игру. И если встречал красавиц по своему капризному вкусу, в первую же минуту горячо влюблялся, доискиваясь немедленной взаимности. И если взаимность не приходила сразу, что при патриархальных условиях жизни было почти невозможно, влюбленный поэт быстро остывал или перевлюблялся в другую прелестницу, не отдавая, однако, безрассудно высоких чувств легким сердечным достижениям.

Круг таких заманчивых домов пышно разрастался. Расцветающая бурная слава открывала знаменитому поэту всюду широкие двери гостеприимства.

В одном из таких случайных домов Пушкин, будучи приглашен с Соболевским на новоселье дружеской семьи, среди девиц заметил оригинальную, стройную, смуглую гостью с вьющимися черными волосами, типа южанки, которая своим видом напомнила ему солнечный юг.

– Сергей Александрович, – обратился он за сведениями к всезнающему Соболевскому, – кто вот та южанка в зеленом платье?

– Это одна из трех коз Гончаровых, – объяснил Соболевский, – по имени Катерина, по отчеству Николаевна. И не южанка, а самая разобыкновенная москвичка. Неужели она тебе нравится?

– Как тип, пожалуй, – рассматривал ее Пушкин, – но если б лицо Катерины выглядело прекраснее, нежнее, вдохновеннее, – это было бы как раз то, что мне близко по сердцу и вкусу. До таких «коз» я большой охотник. Да… Интересно, каковы собой другие две?..

– В театре, позавчера, – напомнил Соболевский, – ты спросил меня: с кем я здоровался? То были Гончаровы – мать с тремя дочками. Но ты был крайне рассеян, глазел сразу на всех присутствующих там дочек, а на Гончаровых не обратил внимания. Другие две козы моложе Катерины, причем младшая, лет четырнадцати, обещает быть отменной красавицей. Да и теперь она высока, стройна, обворожительна и выглядит старше своего девичьего возраста.

– Как ее имя? – заинтересовался поэт.

– Наташа.

– Наташа? – удивленно повторил Пушкин. – Обещающее имя…

В этот момент к поэту подлетела стая девиц с голубым альбомом:

– Александр Сергеевич!

– Ах, милый Александр Сергеевич, напишите что-нибудь в альбом.

– И что-нибудь нарисуйте.

– О, с удовольствием.

И Пушкин, сопровождаемый девицами, прошел с альбомом к столу; написал несколько строк из «Евгения Онегина» и нарисовал трех диких коз на скале над пропастью.

– Три козы – это кавказское воспоминание, – объяснял поэт, поглядывая на Катерину Гончарову, равнодушно отставшую от стаи подруг.

Соболевский тоже написал в альбом:

Пушкин нарисовал три козы:
А по-моему, это – три егозы.
Однако меня пугают пропасти —
Как бы туда не влопаться.

Свидетель С.С.

Девицы сияли.

Пушкин подсказал подругам:

– Покажите это Гончаровой.

Девицы догадались и показали Катерине.

Пушкин видел, как Гончарова, взглянув в альбом, надула губки.

Началась мазурка. Девицы кинулись к танцам.

Пушкина с Соболевским пригласили в карточную, где развернулась игра. Поэт крепко засел за карты с другом, завзятым картежником.

Поздно обычно Пушкин возвращался домой, поздно вставал. И когда вставал, сейчас же, наскоро позавтракав, принимал все прибывающих разных посетителей, желавших под всяческими предлогами, а то и просто откровенно, познакомиться с поэтом.

Частенько под вечерок к Пушкину захаживал Евграф Иванович Брызгалкин, новый приятель, тот самый чиновник, с которым поэт случайно познакомился в трактире, куда зашел после Бенкендорфа.

Просидев у поэта в благоговении полчаса, он вставал и неизменно говорил:

– Прошу прощенья. Никакого не имею права задерживать своим ничтожеством драгоценное время великого благодетеля Александра свет-Сергеича и тому подобное. Пойду в трактир поговорить с собой насчет реформ и прочее. А засим честь имею.