Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Скоро один за другим приехали Соболевский и Вяземский. Как обычно, разгорелась веселая, жаркая, встречная приятельская болтовня вокруг литературных интересов Москвы и Петербурга.

Вечером дружеская компания сидела в трактире Фомы Фомича, а потом все отправились в шевыревский кружок.

На другой день Пушкин появился снова в гостях, где были женщины, вино, пустые разговоры и крупная картежная игра, стоившая Пушкину большого проигрыша. А на следующий вечер поэт скучал на балу и цинично разговаривал с расфуфыренными дамами.

Потом снова – гости, театры, трактиры, балы, именины, карты, кутежи, женщины.

Снова – пустота и одиночество. Снова – крыса в сердце…

К тому же Бенкендорф написал Пушкину строгий выговор за самовольные разъезды по столицам.

Впрочем, свыкшись с положением преследуемого, поэт не очень-то огорчался прилипшей царской немилостью, пересылаемой через шефа жандармов. Но стал глуше, апатичнее, ушел в себя, как в густой лес, будто медведь.

Избегая людей и общества, он снова решил уехать в Петербург. Накануне отъезда Пушкин с Соболевским и Нащокиным были в театре, где перед началом, как всякий раз, глаза и бинокли публики стремились к прославленному поэту, который с мрачной рассеянностью смотрел по сторонам.

После первого действия итальянской оперы поэт собрался домой. Он уже хотел встать и скрыться из партера, пользуясь тем, что Соболевский и Нащокин вышли в фойе, в буфет, как вдруг, случайно взглянув на одну из лож, замер с острым изумлением: в упор на него смотрели захватывающим очарованием дивные глаза юной красавицы.

Сначала поэту, скучно настроенному, показалось, что ничего этого нет в действительности, что это лишь – разгоряченное воображенье, страстное желание увидеть невиданную красоту девушки… Он взглянул еще раз: на него смотрели те же черные бриллианты холодной игры сияющих глаз, а на прекрасном смуглом солнечном лице светилась утренней звездой чистая, кроткая, скрытая улыбка, будто готовая к счастливому ответу…

У поэта закружилась голова: рубиновыми молниями под небом черепа засверкали огненные мысли:

– Она?.. Она… Такой должна быть она…

Волнение Пушкина передалось ей, – она опустила густые ресницы глаз, будто сказала свое решение: да…

Теперь поэт не только не хотел уйти из театра, но желал вечности чудесному спектаклю, чтобы не разрушить эту гениальную поэму лучей поразивших глаз. Пушкин весь горел огнем встречи и жадно, ненасытно, как умирающий от жажды, глотал каждое мгновение ее головокружительного взгляда.

Антракт кончился. Соболевский и Нащокин пришли в увидели друга в таком взволнованно-восторженном состоянии, в каком никогда еще не видали.

Нащокин шепнул винным дыханьем:

– Что, друг, с тобой? Победа?

Пушкин, робко взглянув на юную красавицу, тихо спросил:

– Кто там, налево, в пятой ложе бенуара?

Соболевский шепнул:

– Семья Гончаровых. Это сидит с матерью младшая сестра той самой Екатерины, с которой ты чуточку знаком. Вот смотри: пришли еще две козы, Екатерина и Александра. А это Наталья…

– Ну и красавица же она, черт возьми, – восхищался Нащокин, – отроду таких ослепительных девиц не видал. Вот это штука! Запиши.

– Смотри, Александр, не влюбись, – предупреждал Соболевский.

– Уже поздно, – ответил Пушкин, – голова закружилась…

Спектакль продолжался. Поэт неотступно смотрел в сторону притягивающего бурного очарованья.

И после спектакля, и потом, в следующие дни и ночи тайно думал о ней, скрыв это от друзей.

Поэт искал встречи: несколько раз заходил на спектакли и концерты, но, убедившись, что Гончаровых нет, уезжал опечаленным.

Скоро, через Вяземского, Пушкин получил приглашение пожаловать вместе с ним на бал к Голицыным – хорошим знакомым. Поэт сначала отказался; но в вечер бала, томимый желанием попытать счастье в карточной игре, поехал к Голицыным, где сразу же засел за карты.

Быстро проигравшись, Пушкин, крайне недовольный собой, неизменно скучая среди чуждых людей, пошел взглянуть в зал на танцующих котильон. И сразу же обомлел от восторга, от неожиданности, от прилива волн горячей крови. Снова, как было в театре, голова сладостно закружилась, и теперь еще пьянее…

Среди танцующих девиц, в том числе сестер Гончаровых, Наташа была настолько прекраснее своих подруг, насколько лань прекраснее домашних коз.

Гибкая, стройная, высокая, точеная фигура, поразительной красоты лицо, будто любимое солнцем, ее каждое движение, лучистые, черные большие глаза, дивный лоб, охраняемый с боков вьющимися локонами, ее утренняя, открытая грудь, – вся она казалась поэту совершеннейшей легендой жизни.

И при всех чарующих достоинствах в ней жила та самая солнечная красота южных женщин, которая особенно всегда пленяла поэта.

Пушкин сейчас же разыскал Голицыну и просил любезную хозяйку представить его девицам Гончаровым.

Прежде всего хозяйка дипломатично познакомила поэта с самой Гончаровой.

– Вот, милая Наталья Ивановна, представляю вам Александра Сергеевича Пушкина, нашего знаменитого поэта.

– Чем же знаменитого? – спросила Гончарова, важно подавая свою пухлую руку.

– Главным образом ссылками, – скромно сознался поэт.