Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

На беду, пришла большая неприятность. Кое-как отделавшись от грозившей судебной расправы по делу штабс-капитана Алексеева, распространявшего отрывок из стихотворения «Андрей Шенье» (казненного знаменитого поэта французской революции), озаглавленный кем-то «На 14-е декабря», теперь Пушкину пришлось держать ответ перед особой следственной комиссией за известную богохульную поэму «Гавриилиада», очевидно, как за непрошеное разоблачение божественной семейной тайны, более чем порочного зачатия Девы Марии. Заступничество друзей и широкая слава поэта едва выручили безбожного автора, отрекшегося от авторства. Спасшийся поэт на радостях, к тому же почуяв любимую пору осени и скорый приезд Гончаровых, написал в несколько дней громадную «Полтаву» и, кончив, сейчас же выехал в Малинники – тверское имение Алексея Вульфа, где в это время находилась семья Осиповых.

Близкая сердцу деревенская жизнь осенью, да еще с приятельской семьей из Тригорского, вдохновляла поэта взяться горячо за работу над продолжением «Евгения Онегина». Коралловые рябины, напоминавшие Михайловское, помогали.

Здесь, в Малинниках, усердно, окрыленно работая в уединении, поэт вдохновлялся не только осенней природой, но, главным образом, своей сокровенной тайной, что, как пышный цветущий сад, развернулась в широкой груди его благоухающих надежд…

Мысли о Наташе Гончаровой струились животворящими лучами ее пленительных глаз. В минуты, когда внезапно налетала счастливым ветром уверенность в успехе решения, Пушкин загорался детским весельем, и никто не мог понять этого редкого прилива.

В декабре он приехал в Москву, к Вяземскому, и сразу же спросил:

– Гончаровы приехали?

– Да, да, – радовался за друга верный друг, – Гончаровы здесь. И самое приятное то, что наш приятель Толстой, по прозвищу Американец, оказался большим приятелем Натальи Ивановны Гончаровой, особы, по его словам, крайне неприятной, которая строго воспитывает дочерей, любит молиться Богу и бьет своих крепостных.

Пушкин задумался.

– Трудная история… Там, где строго держат дочерей, любят Бога и бьют крепостных, не любят Пушкина и, наверно, говорят обо мне, как о беглом каторжнике. Впрочем, много зависит от Толстого-Американца, от его тонкого чертовского сватовства.

Скоро приятели придумали. Во-первых, через Толстого-Американца добиться разрешения у мамаши Гончаровой на посещение их дома. Во-вторых, ни в коем случае сразу не свататься. В-третьих, поручить Толстому-Американцу разузнать точно, о каких именно важных грехах молодости поэта известно у Гончаровых. В-четвертых, поручить Толстому-Американцу, основываясь на мамашиных сведениях о грехах Пушкина, сделать убедительные дружеские возражения Наталье Ивановне в целях поддержания высокой репутации поэта.

Толстой-Американец, не замедливший появиться, с радостью взялся за дело подготовки к сватовству Пушкина. Через несколько дней, побывав у Гончаровых в качестве старинного их друга, Толстой-Американец повез Пушкина в дом Наташи.

С невероятным волнением поэт входил в дом Гончаровых, где пахло мертвечиной чуждой среды и ладаном мещанских обывателей, но где, как юная монахиня в монастыре, скрывалась от грешных глаз черноокая красавица Наташа.

Чопорная Наталья Ивановна, еще раз представив поэта своим дочерям, наставительно сказала:

– Я очень рада, Александр Сергеевич, вас видеть у себя, тем более что Федор Иванович, наш друг, рекомендовал вас как вполне нравственно исправившегося светского человека. Признаться, я была, как многие из нашего круга, дурного о вас мнения, но теперь, надеюсь, мы будем друзьями. Я прошу вас с Федором Ивановичем заглядывать к нам почаще, – моим девицам будет развлеченье и кое-что они узнают от вас о французской литературе.

– Благодарю вас, Наталья Ивановна, за доверие, – скромно раскланивался Пушкин, чувствуя напряженную неловкость.

Поэта охватила тоска, он стал застенчив и молчалив. Наташа села за фортепьяно. Музыка освободила поэта от первой неловкости; теперь он увидел, что Наташа стала почти взрослой, еще прекраснее, еще величественнее. И тем недостижимее казалось его намерение.

Короткие и смущенные взгляды Наташи веяли прохладой равнодушия; в них даже не было порывов того женского любопытства, которое свойственно девицам ее переломного возраста. Однако, как он заметил, не было и того неприязненного света в ее глазах, что посылается во взглядах как отрицание или отказ.

Пушкин ушел от Гончаровых туманным, пообещав, впрочем, через два дня прийти с Толстым снова. У Нащокина, куда направился поэт, он сел на свой привычный диван, закурил трубку и после долгого молчания рассказал другу о своем визите к Гончаровым, о своей тайне:

– Кровь горит, когда о Наташе думаю… Да только страшусь, а вдруг ничего не выйдет… Тоска…

Нащокин утешал:

– Выйдет. Не унывай! Я тоже принимаю на всякий случай меры, – хочешь мы пошлем в гости к старухе Гончаровой жену нашего археолога Малиновскую, – она там бывает запросто, как и Федор Толстой. Малиновская хорошая баба и с толком наговорит в твою пользу.

Пушкин обрадовался: