Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Пригнавший в Москву Пушкин, на другой же день, побывав с Нащокиным у Малиновской и у Толстого-Американца, посоветовавшись с Соболевским и Вяземским, отправился к Гончаровым. На счастье петербургского гостя, случилось так, что дома оказались только две девицы – Наташа и Александра, которые искренно его встретили:

– Ах, наконец-то!

Впервые торжествующе заметил поэт, что Наташа без матери оказалась совсем иной: ее приветливое обаяние напомнило Пушкину тихое крымское море в час восхода, и ему стало бирюзово легко. Повеяло дыханием безбрежного счастья.

Александра, очевидно, желавшая подчеркнуть свою симпатию гостю, села за фортепьяно, кинув сестре:

– А ты бы, Наташа, показала свое бисерное искусство Александру Сергеевичу.

Пушкин понял намек и последовал за Наташей. Под фортепьянные звуки, разглядывая шитье, поэт торопливо предложил:

– Наталья Николаевна, какое было бы для меня безмерное счастье поговорить с вами наедине. Я прошу позволения встретить вас где-либо вне дома… Возможно ли это?

– В воскресенье, – смущенно ответила Наташа, – мы пойдем на объявленный концерт… Я буду рада там увидеть вас…

В этот момент раздался звонок. Пришла Наталья Ивановна, и водворилась знакомая жесткая общая неловкость фальшиво придуманных разговоров о погоде, о войне России с Турцией, о модах света.

Как неизбалованный ребенок ждет большого обещанного подарка, весь поглощенный ожиданием, так Пушкин ждал первого свидания с Наташей. Все же это был желанный шаг с ответной стороны, достаточный для того, чтобы поверить влюбленному поэту в близость сокровенной цели.

Однако на этом воскресном концерте пришло легкое разочарование: Наташа все время была с матерью и сестрами, вероятно, по скромности и юности, считая эту встречу вне дома в условленном месте довольно романической.

Пушкин решил действовать иначе: он стал искать свидания на улице, стал следить за выходом Наташи из дому, продолжая бывать у Гончаровых обычным порядком.

Однажды Наташа с Александрой шли по Тверской и свернули на бульвар, к дому. Пушкин, следивший за сестрами, подошел к ним на бульваре. Догадливая Александра отошла в сторону к играющим ребятишкам. Наташа, обрамленная весенним солнцем, опустила смущенную голову.

Пушкин робко начал:

– Простите, Наталья Николаевна, что я всюду преследую вас своим нетерпением…

– Мне только приятно это… – уверенно ответила Наташа, вскинув гордо голову, смотря вперед.

Окрыленный твердыми словами, поэт распахнул по-весеннему окно своей тайны:

– В таком случае, как человек прямой и честный, я буду откровенным… С первой же встречи я полюбил вас… У меня голова закружилась. Все мои лучшие чувства, мысли и надежды были отданы вашему образу небесного существа… Безмерно я люблю вас… И вот решаюсь просить руки вашей… Хотя заранее знаю, что вы ко мне равнодушны… Вы – север, я – юг…

Наташа, замедлив шаги, снова склонив голову, шла молча, без удивления и протеста, как будто принимала должное и ожидаемое. Напряженное молчание длилось в переливах взаимного волнения.

– Простите признанию… – тихо произнес Пушкин, желая вызвать ответ.

Наташа, вся залитая солнечным концом апреля, спокойно сказала:

– Простите и вы, но без совета с маменькой я ничего решить не могу…

– Ах да, да, разумеется, – повеселел Пушкин, – значит, вы лично мне не отказываете в согласии?

– Нет, не отказываю, – улыбнулась Наташа, – но, право, все зависит от маменьки…

Как порыв внезапного ветра, налетела на поэта охватившая близость счастья. Едва успев оставить Наташе свою бурную благодарность, он побежал, вскочил в экипаж лихача и помчал к Толстому-Американцу, чтобы поручить ему переговорить решительно с матерью Наташи.

Сам же забился в угол к Нащокину и два дня мучительно ждал ответа, сгорая от нетерпенья.

Вечером первого мая прибыл к нему опечаленный Толстой:

– Не огорчайся, друг мой, выслушай…

Пушкин в отчаянии обхватил голову бледными руками и припал:

– Мне нет счастья…

Толстой утешал:

– Погоди унывать… Выслушай до конца… Прямого отказа тебе нет. Наталья Ивановна просила передать, что ее дочери только семнадцать лет, что Наташа слишком молода и не приготовлена к самостоятельной семейной жизни, что надо подождать, не торопиться, подсмотреть, подумать…

Толстой ушел, оставив удрученного приятеля в состоянии впавшего в пропасть безысходной тоски. Как день сменяется ночью, так недавняя близость счастья сменилась теперь жуткой чернотой отчаяния поэта. Извиваясь змеей, подкрадывалась, подползала мысль о смерти, о ненужности жизни, о нелепости стремлений, о глупости всего происходящего.

Но куда же кинуться, куда броситься из угнетающего плена несчастных сцеплений личной судьбы, когда вся сумма условий общей жизни скована кольцом безнадежности, беспросветности.

И вот в буйной, воинственной голове африканских потомков, как молния, возникает мысль: немедленно броситься в огонь войны с Турцией, где, кстати, в действующей против турок армии он найдет своего старинного друга Николая Раевского и родного брата Льва, где найдет многих знакомых, сражающихся на фронте, с которыми он сумеет разделить общую долю военного риска.