Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Александр, ты опять не слушаешь? Ну ладно. Ты, милый, прав. Я не сержусь ничуть. Я и сама отлично понимаю, что все мои светские увлечения глупы и смешны. Но мне, пойми, так нравится быть первой, самой первой среди всех светских дам, что я забываю от счастья себя… Может быть, это тоже глупо, но мне замечательно приятно. Ах, так приятно! Знаю, знаю, знаю… ты опять будешь говорить, что мои выезды на балы и во дворец стоят для нас слишком дорого, что мы много принимаем гостей, что мы живем не по средствам, кругом в долгах. Знаю. И вот даю тебе честное слово, милый, – пока ты будешь в Москве со своими делами, я буду сидеть дома одна или у тетеньки, откажусь от гостей и балов. Только, пойми, неудобно, неприлично будет отказаться от приглашения во дворец. Тем более я обещала государю быть во дворце в будущее воскресенье…

– Смотри, женка-душа, – ревниво улыбался муж, – ты не особенно кокетничай с царем. А то он вообразит сдуру, что ты влюблена в него, и влюбится сам. Тогда придется мне стреляться с царем.

– Ах, какие глупости ты говоришь, – хохотала Наташа, – разве царь может быть влюбленным! Да разве можно с царем драться на дуэли!

– Мне можно и даже следует, – уверял Пушкин, – я буду драться с каждым, кто посмеет только непристойно взглянуть на тебя… Да, да… Впрочем, я говорю, кажется, пустяки. Едва ли когда-нибудь найдется такой мерзавец и негодяй… Не верю. Ну ладно, бросим весь этот вздор. Слушай, моя прелесть: завтра утром я уеду в Москву. Ты без меня не очень пляши, гуляй обязательно два часа по гостиной: помни лучше о своей беременности, – береги себя. Будь осторожна с лестницами. Помни. Сделай милость.

Утром Пушкин по морозной, хрустящей дороге уехал Москву к Нащокину, при дружеском посредстве которого он вел свои денежные дела.

За это время он продал издание «Евгения Онегина» книгопродавцу Смирдину, но денег хватило лишь на оплату части долгов. Поэт затеял было, ради дохода, издавать газету и даже получил необходимое разрешение, но из этого, благодаря деловой, коммерческой неопытности, ничего не вышло, как не выходило толку и из других его издательских начинаний.

Вообще все финансовые предприятия простодушного, нехозяйственного дельца-поэта, не остывающего в надеждах найти золотой источник верных доходов, кончались естественной кончиной.

Беспечный, огромный, порывистый размах, столь свойственный размаху его литературного могущества, требовал водопадного притока денег, чтобы во имя острого самолюбия и гордости перед богатой средой, в которой поэт теперь вращался, жить не хуже других.

И вот он – самолюбивый и гордый перед большим светом – изо всех сил тянулся держаться непомерной высоты уровня имущественной среды, стараясь этим самым поддержать достоинство писателя в обществе, в том самом обществе большого света, где неопределенное звание поэта не внушало доверия и должного уважения.

Этому, второму, женатому, Пушкину надо было тянуться до конца. Деньги прежде всего требовались безмерно любимой Наташе. Избалованной, честолюбивой, модной красавице требовались все новые туалеты, балы, выезды, приемы, салоны, драгоценности.

Пять тысяч рублей годового, положенного жалованья «чиновнику Коллегии иностранных дел» было слишком мало. Литературные заработки – невелики и неопределенны.

В то же время громадная слава, рождавшая большой книжный спрос на сочинения Пушкина, толкала мысли поэта на путь тех самых финансовых, торгово-издательских предприятий, которые только увеличивали приход разочарований.

Широкий размах широкой жизни путал все коммерческие планы, но не в натуре Пушкина было сдаваться ни перед размахом, ни перед дальнейшими планами. Вот почему приехавший в Москву поэт весь был поглощен устройством своих денежных дел при практических советах опытного друга Нащокина.

Но Павел Воинович как раз в эту пору сам запутался в своих делах, обильно заливая неудачи кутежами с цыганами.

Соболевский уехал за границу.

И Пушкин, побывав у Вяземского, поработав над архивными изысканиями, мельком повидав кой-кого, вернулся ни с чем в Петербург.

Здесь поэта избрали в члены Российской академии – это признание было ему особенно приятным потому, что оно исходило из стана его литературных противников – староверов.

Занимаясь в архивах ради истории Петра Великого, Пушкин вдруг горячо увлекся материалами об Емельяне Пугачеве, отложив изучение Петровской эпохи. Крепкая историческая фигура Пугачева властно захватила творческие мысли поэта. И вообще, его снова потянуло к рабочему столу, что, однако, не мешало ему с женой по-прежнему принимать гостей, но самим реже появляться в светских салонах, трепетно ожидая появления первенца.

В мае у Пушкиных родилась дочь Мария. Это семейное торжество отвлекло родителей от выездов на целое лето. Нежный отец почти не отходил от колыбели ребенка, погруженный в семейные хлопоты.