Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Ну ничего, ничего, – беспечно утешала жена, нежно прижимаясь к мужу, – увидишь, что все будет очень хорошо. Я уверена. Государь обещал тебе службу, и ты будешь получать жалованье. Теперь станет легче и лучше. Вот увидишь. Тетенька, Жуковский и Александра Осиповна тоже так говорят. Ну, милый, ты занимайся своими делами, а я пойду к себе переодеться…

Поцеловав мужа, Наташа, шурша своей пышностью, исчезла.

Пушкин вскочил с места, как бы вдруг вспомнивши о чем-то решающем и важном, и крикнул из дверей кабинета:

– Наташенька, вернись!

Она с удивлением вернулась:

– Я что-нибудь забыла?

– Нет, нет, – горячо, порывисто взял ее руки пламенный, влюбленный муж, – я просто хочу взглянуть на тебя одну минутку, забыв все проклятые дела и соображенья… Скажи, ты не в обиде на меня за то, что я, может быть, грубо разрушил твои восторги? Прости…

– Нет, я не в обиде, милый, – ослепляющим очарованьем улыбалась Наташа. – Какой вздор! Разве у меня мало счастья? И с каждым днем я становлюсь еще счастливее…

– Вот-вот, – ликовал всеготовностью поэт, – это только я и хотел услышать от тебя, жизнь моя. Ведь для тебя живу, для тебя тружусь и на все для тебя готов, на все… Только люби меня…

– Я люблю… – улыбнулась Наташа.

Поэт с беспредельной благодарностью за ответное счастье расцеловал жену:

– Теперь иди. Мне хорошо, как никогда.

– Мне тоже… – убегая, сверкнула Наташа.

Пушкин закурил трубку и улегся с книгой на диван.

Но не читалось.

Мысли струились в розовом ласкающем тумане вокруг Наташи и сознания безоблачной огромности личного счастья. За последние дни чувства Наташи как-то особенно сразу выросли и окрепли. Теперь, думалось ему, надо будет суметь окончательно закрепить это великое семейное достижение, на приобретение которого потребовалось так много сил и средств, много уступок и жертв.

А в общем, ему так нестерпимо хотелось бы бросить это пугающее последствиями, как появление грозовой тучи на далеком чистом горизонте, это зловеще-беспокойное воистину «царское» Село, в самом названии которого чувствовалась жестокая, злая ирония, насмешка над обыкновенным понятием и представлением о настоящем, русском, типичном крестьянском селе.

Да, немедленно бежать бы из придворных лживых объятий Царского Села, чтобы очутиться снова там, в родных привольных местах Михайловского-Тригорского, и поселиться бы там где-нибудь в деревенской простой избушке, на берегах голубооких извивов Сороти или на Савкиной горе.

Об этой спасительной радости думал поэт в решающий, судьбинный час, когда со всей глубиной ясности он понял, что ему не вырваться из незримых, но цепких сетей Царского Села, что сам он теперь далеко не прежний, не тот, не холостой, не артельный, а совсем другой, что, главное, он беспредельно-самоотверженно любит Наташу, отдает ей свою жизнь и труды.

Это значит – ради сохранения добытого любовью счастья – надо идти на все уступки, надо принести себя в жертву окружающему сцеплению жизненных обстоятельств.

– Жуковский прав… прав… прав… – без конца повторял сам себе этот другой, второй Пушкин, как будто настойчиво, убежденно оспаривая, отвечая себе прежнему, первому.

Ведь два часа тому назад, думал поэт, шагая по кабинету, вот на этом месте, пока Наташа была во дворце на приеме, сидел верный, преданный, любящий Жуковский и блестяще доказал мне, что иного исхода у меня нет, как благодарно примириться с царем, ибо неблагодарность хуже либерализма…

– А что скажет общество, друзья? – спрашивала совесть прежнего Пушкина.

– Общество и друзья, – отвечал второй Пушкин, – должны будут понять меня, а если осудят грубо и строго и не поймут до конца, – что же делать? Я останусь один…

Теперь жизнь шла по-иному.

Под могучим, длительным влиянием Жуковского и, главное, всей окружающей обстановки, насыщенной опьяняющей придворной атмосферой, и, наконец, в угоду своей любимой Наташе, нашедшей для себя душевное содержание в мишурной жизни двора, Пушкин, запутавшийся в золотых царских сетях, на радость всему Царскому Селу, начал смотреть на личность царя глазами Жуковского.

Умный и талантливый друг, но наивный, как ребенок, политик, Жуковский, сбивший с толку любимца, восторженно радовался перемене политических взглядов приятеля, искренно веруя, что близость ко двору принесет Пушкину, как и ему, огромное, неисчерпаемое счастье.

И прежде всего – материальное.

Действительно, просьбы Пушкина были исполнены: поэта зачислили на службу в Коллегию иностранных дел, откуда он был исключен после ссылки в Михайловское, и ему разрешили для составления истории Петра Великого посещать государственные архивы.

Несколько раз Пушкин встречался с царем в царскосельском парке, когда прогуливался с Наташей, так пришедшейся по вкусу императору.

Царю нравилось, разговаривая о пустяках с Пушкиным, постоянно смущать цветущую Наташу любвеобильным, настойчивым взглядом, рассчитывая на верный успех в будущем.

Наташа нередко ездила с тетушкой во дворец к императрице и каждый раз возвращалась оттуда праздничной и нежной, обвитой возвышенным хмелем честолюбия.

Несколько раз в гости к Пушкину приезжали Гоголь с Плетневым.