Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

Жуковский, Россет-Смирнова и Екатерина Ивановна бывали постоянно, заливая упоенными придворными разговорами комнаты поэта. Особенно шумно-патриотически, до горячей страстности, разлились эти разговоры вокруг разгоревшегося в это лето Польского восстания.

Все Царское Село было резко возмущено против той части русского и европейского общества, которая с открытым доброжелательством сочувствовала правде Польского восстания.

Царь, а с ним и все Царское Село дышали воинственным негодованием во имя национальных идеалов. Жуковский кипел за честь усмирения. Поддавшись его настроению, Пушкин в конце лета выступил совместно с Жуковским с патриотическими стихами.

Либеральная часть русского общества и даже такие друзья, как Вяземский, жестоко осудили Пушкина за столь неожиданное его патриотическое, нелепое выступление и, кстати, враждебно отнеслись к его придворной близости, молва о которой росла глухим унынием и удивлением.

Огорченный Пушкин, собираясь выехать на жительство в Петербург, впал в смятение…

Царь и правительство аплодировали поэту-патриоту.

Модная красавица

В Петербурге Пушкины поселились на Галерной улице. Начались хлопоты по устройству новой постоянной квартиры, на оборудование которой молодой хозяин прежде всего занял под вексель у ростовщика пять тысяч рублей. Поэт целые дни возился с меблировкой комнат, с наймом прислуги и экипажа.

Стремясь к основанию самостоятельной жизни на прочный семейный лад, поэт-хозяин ввязывался во все мелочи домашнего хозяйства, желая всячески, несмотря на эту скучную возню, направить житейский порядок. Наконец все было налажено.

Наташа жаждала широкого общества. У Пушкиных появилось много желанных гостей: Екатерина Ивановна, сестра поэта Ольга Сергеевна с мужем Павлищевым, Смирнова, Хитрово, Фикельмонт, Карамзина, Гоголь, Плетнев, Жуковский. Беспечные, нерасчетливые хозяева сразу повели открытый, светский образ жизни.

В свою очередь Пушкин с Наташей щедро отвечали на приглашения. Появление Наташи в салонах Екатерины Ивановны, Елизаветы Хитрово, Карамзиной, Смирновой и особенно Фикельмонт, у австрийского посланника, где собирался цвет аристократии, вызвало круговое восхищенье, немедленно обеспечив модной красавице головокружительный успех.

На широкой арене большого света, где внешний блеск являлся высшим культом, Наташа Пушкина воссияла бриллиантовой крупной звездой – первой среди всеобщей звездной туманности титулованных модниц, с ревностью и завистью смотрящих на торжество непобедимой соперницы.

Вскоре же Екатерина Ивановна повезла свою ненаглядную племянницу на бал в царский дворец, где, к изумлению избранного общества, первым кавалером ее явился сам император, с пылким увлечением протанцевавший с Наташей вальс, пересыпанный высочайшими комплиментами:

– Наталья Николаевна, вы божественно изящны… Это невозможно… Я положительно влюблен…

Наташа горела сладостным ядом смущенья и от этого становилась еще притягательней.

Осчастливленная исключительным успехом и окружающей роскошью, она возвратилась домой совершенно опьяненной и, захлебываясь, рассказывала мужу о своих победах над соперницами, о своих переживаниях, обо всем виденном и слышанном, что до краев наполняло ее молодое существо.

Пушкин, сознавая глубокую разницу возрастов и общих интересов, равнодушно слушал знакомые восторги жены.

Наташа вдруг остановила себя:

– Александр, тебе скучно слушать все это? Понимаю. Но что мне делать, если я вся такая глупая… Да… Я знаю… Скучно…

– Что ты, душа моя, – как бы спохватился муж, – я слушаю тебя всегда со вниманием… Радуюсь за тебя, очень радуюсь… Ты побеждаешь, царствуешь! Царствуй на здоровье, прелесть моя. Ну, говори, говори, как там было? Кто с кем? Что еще говорил тебе царь?

Утешенная Наташа снова принялась за прерванный рассказ:

– Ну вот. Все смотрели, когда государь второй раз подошел ко мне…

Пушкин старался слушать, думая о своем…

Он любил Наташу безбрежно, безотчетно любил…

А этого было вполне достаточно, чтобы видеть в ней только кристальную чистоту любви, только блестящую поверхность солнечного отраженья в океане скучных дней.

Он любил…

Пускай она высказывает свои невинные, вздорные, радужные, как мыльные пузыри, вылетающие восторги.

Пускай пускает…

Разве она – яблоко от яблони, дочь своей матери и среды, – разве она виновата в том, что она есть такая, какая есть, а не другая?

И прежде всего она – любимая и любящая. И она – будущая мать. Разве время не принесет ее цветению плодов зрелости?

Ведь все равно, кроме ее единственной, нет никого в этой жизни ближе и любимее, теплее и желаннее. Ведь все кругом, кроме нее, ввергнуто в пропасть сомнений, разочарований и тяжелой тоски, что глыбой черной эпохи вдвинута в общественное сердце, ради которого, будь оно вольным, стоило бы жить…

Поэт глубоко задумался…

Наташа улыбнулась с пониманием: