Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Милый Александр, прошу тебя… Скорей… Идалии Григорьевне дурно… она бледна, у нее кружится голова, она готова расплакаться… Прошу, отвези ее в нашей карете домой… проводи… Скорей… Простите, милый Петр Андреевич… Идалия уже одевается в прихожей…

Наташа взяла за руку мужа и потащила в прихожую. Нехотя Пушкин оделся, взял под руку Полетику.

– Карету Пушкина! – зычно прогремел в морозный воздух грудастый, с медалями, камердинер.

Поэт усадил Идалию в карету, бросив кучеру:

– Кавалергардские казармы.

Сначала ехали молча.

Лоб луны светил из-за крыши.

Пушкин злился и справедливо подозревал, что со стороны настойчивой Идалии это была просто обычная женская уловка.

– Мне лучше… – нежно произнесла Идалия, прижимаясь к спутнику.

– А мне хуже, – сердился кавалер.

– Александр Сергеевич, – не обращала внимания Идалия на раздраженное состояние поэта, – надо вас слишком любить, чтобы прощать вашу нелюбезность к светской даме. Я прощаю. Стараюсь забыть ваши колкости. Но вы несносны. За что вы дуетесь на меня? Перестаньте. Слышите. Ну посмотрите на меня… Ну скорей… Я люблю вас, люблю…

Возбужденная Идалия, плотно прижавшись, вдруг обняла его за шею и впилась в губы…

Пушкин отшвырнул Идалию в угол:

– Черт знает… вы с ума сошли… Поймите… Вы мне противны… Какое безумие…

Идалия зарыдала.

Пушкин тяжело дышал и смотрел в замерзшее лунными узорами окошко кареты.

Рыдая, Идалия рассчитывала на участие, но так как утешения не последовало, она до боли закусила губы. Сжалась в комок сухой гордости. Свернулась змеей мести. Сердце затаило непримиримую ненависть. В коварную хитрость облекла исход.

– Надеюсь, Александр Сергеевич, что этот эпизод останется между нами… Не правда ли? Я хочу поверить в ваше благородство. Наталья Николаевна ничего не должна знать… Тем более мы условились завтра с нею встретиться…

Пушкин был доволен таким неожиданным поворотом примирения и доверчиво согласился:

– Даю слово забыть этот случай. И прошу извинить мою грубость.

Карета остановилась.

– Охотно извиняю. Верю вашему слову. До свидания. Передайте вашей прелестной жене мой поцелуй.

Полетика, завернувшись в лисью шубу, выбежала из кареты, похрустывая каблучками.

Пушкин вернулся обратно.

Бал был в полном разгаре. Гремела музыка. Жарко слезилась гавань свечей в бронзовых канделябрах.

Блестящая пестрота дорогих туалетов, украшенных мерцающими бриллиантами, чопорно двигалась сплошной лавой избранных гостей, где в общем французско-немецком говоре не было слышно ни одного русского слова.

Расшитые золотом кафтаны лакеев, разносивших на больших серебряных подносах яства и шампанское, горели огнем несметного богатства графа, свеклосахарного властелина.

Пушкин пробрался в зал, где танцевали без устали.

Наташи там не оказалось.

Он нашел ее в одной из отдаленных комнат.

На золото-розовом парчовом диване Наташа сидела с царем, рассыпавшимся перед ней в армейских любезностях:

– Уверяю вас, божественная, что вам больше идет небесный цвет, вот именно этот…

Пушкин подошел к Наташе.

Царь вздрогнул:

– Ах!.. Это ты, Пушкин… Здравствуй.

Пушкин раскланялся:

– Простите, государь, я, кажется, помешал. Но я только что вернулся, исполнив поручение жены, и пришел ей об этом сказать.

Царь важно откинулся на спинку дивана и ждал благодарности за пожалование поэту звания камер-юнкера, нервно постукивая пальцами левой, откинутой на диван руки.

Пушкин же потому и подошел к царю, чтобы нарочно не сказать ему полагающейся благодарности, желая дать понять, насколько это ему неприятно.

Царь понял…

Пушкин это заметил и, довольный, удалился в карточную. Здесь он встретил играющих Жуковского и Вяземского.

Вяземскому шепнул на ухо:

– Видел сейчас царя. Конечно, не поблагодарил. И рад, что он это понял.

Барон Геккерен метал банк.

Пушкин стал против барона, уставившись на банкомета. Голландский посланник с опаской взглянул на страшные глаза поэта:

– Не желаете ли, господин Пушкин, метнуть против меня?

– Против вас, барон, я согласен всегда, но боюсь проиграть вам свой последний перстень, – саркастически улыбался поэт.

– Вы очень осторожны, господин Пушкин, – смутился посланник, насильно улыбаясь нелюбезному собеседнику.

– Я более разборчив, чем осторожен, – отрезал Пушкин, перейдя к столу Вяземского.

Барон зло сомкнул сухие губы кривого рта.

Пушкин, удовлетворенный разговором с бароном, сел за карты. Издали долетали вздохи оркестра.

В это время в углу одной из комнат собралась тесная приятельская компания. Шел тихий, с оглядкой, разговор.

– Я сам, господа, видел, как Пушкин, не спросив позволения, самым наглым образом вошел в комнату, где сидел государь.

– Черт знает! Как он смел войти!

– Идиот!

– И я сам видел, как император вздрогнул от неожиданного нахальства, даже чуть побледнел.

– Ах, какой ужас!

– Возмутительно!

– Невероятная невоспитанность!

– Его величество с презрением смотрел на него, а Пушкин раскланивался, извинялся и рассыпался в благодарностях за пожалование в камер-юнкеры.

Все расхохотались, закуривая сигары.

– Шут гороховый!

– Сорокалетний камер-юнкер?

– Воображаю этого дурака в мундире!

– Эта Наташенька доведет его до пажа!