Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

И только когда хозяин объяснил чин гостя и то, что гость учился с ним вместе в лицее, поп, видимо, успокоился, ибо разгладил кирпичную бороду и даже высморкался.

Сделав неловкий вид будто случайного посещения – мимоходом, поп, откашливаясь, вышел, похвалив метель, которая наконец-то улеглась.

– Так бывает и в жизни человеческой, – неуверенно оставил поп на прощанье.

Пушкин в двух словах, явно не желая говорить о роли настоятеля, объяснил гостю:

– Поп шпионит. Забудем эту рыжую неприятность. Черт с ним. Лучше поговорим об Андре Шенье, которого я возношу до небес.

Друзья с жаром разговорились о поэте-революционере.

Пушкин вдруг припал к плечу Пущина и, поглядывая на дверь, шепнул:

– Хочу сбежать за границу… лучше будет… Мочи нет жить в своем Отечестве… Смертельно… Глупо…

В этот момент вошла няня и принялась накрывать стол к обеду.

Пушкин упорно упрашивал Пущина поехать после обеда в Тригорское, к Осиповым, имея в виду дорогой или у Осиповых ясно развить свой план бегства Пущину. Но гость заупрямился, желая остаться один на один с чудесным хозяином, на которого не мог наглядеться, и еще потому, что ночью надо было выехать в обратный путь.

За обедом появились бутылки клико из чемодана Пущина.

Пушкин поднял тост:

– Я пью за великое дело нашего тайного общества, в котором вижу спасение лучших идеалов свободы России. Верю, заря новой жизни взойдет. Верю в близкий конец самодержавия. И ты, Пущин, скажи всем, что я душой и телом нераздельно с вами заодно, весь ваш Пушкин с головой. Пьем же за наш союз и прежде всего за освобождение крестьян!

Все трое расцеловались и выпили.

Сквозь слезы Родионовна сказала:

– За вольную волюшку!

Тост поднял Пущин:

– Я пью за то, чтобы нам поскорее свидеться в Москве или Петербурге при счастливых обстоятельствах, когда наша гордая, бурная, русская любовь Александр Пушкин, наш родной гений, будет наконец свободен в свободной России. Я тоже верю, что это будет скоро, а пока передам желанные слова: Пушкин с нами!

– С вами, с вами! – кричал поэт, целуя гостя и Родионовну, схватил бутылку наливки и побежал в комнату няни.

Через минуту в девичьей половине разнеслось звонкое:

– Ура! За здоровье Ивана Иваныча! Ура!

– Ты слышишь! – сиял разошедшийся хозяин.

За кофе Пушкин достал рукописную комедию «Горе от ума» и начал громко, восторженно читать, на этот раз жестикулируя левой рукой, как бы чуть играя.

В двери высунулось несколько розовых девичьих голов, с любопытством слушавших увлекшегося чтением хозяина.

Теперь читал он еще прекраснее, чем утром, быстро заразился веселостью текста, а в минуты веселья Пушкин бывал несказанно обаятелен, и блестящ, и игрив, как искристо-пенистое клико.

Прочитав пьесу, сделав несколько замечаний вроде того, что автор комедии умнее Чацкого, тут же залпом прочитал несколько своих отрывков и, между прочим, начало «Цыган».

Вечером за трубками, когда в разговорах о Южном тайном обществе, которое своей революционностью было ярче Северного и потому больше нравилось поэту, вдруг почувствовалось, что Пущину надо скоро ехать. Пушкин тихо, мятежно-внутренне загрустил, как бы страшась остаться один в снежной глуши.

Пущин это понял сразу и стал говорить о важности экономии времени, когда ждет великое дело.

Пушкин загорелся:

– Да, да, ты прав: прежде всего – великое дело!

Загрустила и Родионовна, понимая печаль расставанья.

Снова, как при встрече, начали обрываться фразы, мысли, темы.

Еще недавнее беспечное веселье сменилось нервным созерцанием.

Родионовна подала ужин.

Пить вино и говорить тосты не хотелось.

Пушкин просил друга:

– Пошли мне книг, больше книг. А то я умру с тоски, с ума сойду. У всех прошу новых книг.

Пущин обещал:

– И вина тоже пошлю.

Наконец под окном у крыльца вздрогнули колокольчики.

Вздрогнули и сердца расстающихся.

Пушкин налил прощальные стаканы.

Чокнулись.

У Пушкина, как бриллиант, выкатилась слеза из левого глаза, освещенного лампой.

Поэт крепко, сочно, громко вздохнул:

– Эхх…

И бросил, хватив об пол, недопитый стакан.

Сел, закрыв глаза.

Родионовна, обливаясь слезами, помогала одеваться Пущину, который закусил от боли губы и не мог ничего говорить.

Молча он подошел к Пушкину, крепко обнял друга и, как бы отдавая ему душу свою, прижал его близко, с трепетом величайшей дружбы и, может быть, с черным предчувствием последнего свидания…

Пушкин сквозь душившие слезы начал какие-то слова…

Пущин, закусив еще сильнее губы, махнул рукой и выбежал в сени, по пути поцеловав няню.

В прощальный раз он выглянул из кибитки.

Кони тронулись, рванули под гору.

Пущин видел: на крыльце со свечой стоял Пушкин, будто единственная искра надежды, будто единственный маяк среди ночи…

Анна Керн

Часть ледяной тяжести одиночества поэта увез с собой Пущин, наполнивши друга бодростью и энергией.

Теперь оживившийся Пушкин стал светлее и радостнее, жадно усилил обильное чтение книг, которые по его требованию присылали брат Лев, Дельвиг, Плетнев, Вяземский, Пущин.

Много писал писем друзьям.

Постоянно направлял своего брата Льва по изданиям своих вещей и особенно – по торговой стороне добывания гонораров.