Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Вот спасибо, Арина Родионовна, напомнила: подарок я Пушкину привез. Смотри, друг, это – рукописная комедия некоего Грибоедова «Горе от ума». Поди, слыхал из писем?

– Слыхал, – обрадовался Пушкин, перелистывая тетрадь, – говорят, что комедия отменная. Почитаем вслух после обеда, посмотрим. Кстати, я давно не читал перед публикой.

– Прелюбопытная комедия, колкая, ядовитая вещь. Ну а теперь стихов, стихов! – закричал Пущин. – Хочу услышать твои новые стихи!

– Пожалуй, если хочешь, – заволновался Пушкин, перебирая на столе листы, – вот прочту отрывок из «Евгения Онегина».

И поэт, чуть присев на письменный стол, заложив левую руку за борт сюртука, начал с увлечением, мастерски читать вчерашнюю работу.

Восхищенный Пущин, откинувшись в кресле, жадно ловил каждое слово поэта, наслаждаясь его четким, певучим, превосходно льющимся, глубоко проникающим голосом с характерным отзвуком легкого звенящего металла.

В общем умышленно бравирующем тоне чтения Пушкина и в его манере высоко и гордо при чтении держать голову Пущин узнавал и видел в поэте его неизменную, чисто юношескую удаль и ту широкую прирожденную отвлеченность от будничной жизни, которая делала Пушкина вечным взрослым ребенком, способным на великие, мудрые дела.

Теперь, во время чтения стихов, Пущин, непосредственно воспринимая все существо Пушкина, ясно и окончательно понял, что, действительно, учитывая оригинальный, исключительный характер поэта, нельзя его вмешивать в политическую тайную работу общества, требующую прежде всего людей практических, выдержанных нравом.

Пушкин, кончив чтение и не дожидаясь восторгов гостя, начал трясти его за плечи:

– Да неужели, черт возьми, мы снова вместе, неужели я снова читаю тебе стихи, Пущин, душа моя! Правда ли это? Никак не могу поверить. Подумай: вся лицейская жизнь перед глазами, как живая. Вспомни…

И дальше лицейские друзья наперебой, как утренние птицы, как вдруг увлеченные дети, без умолку заговорили о лицейском прошлом и замелькали, будто искры, родные слова:

– Энгельгардт… Куницын… Кошанский… Гоголи-моголи… Кюхля… Дельвиг… Гусары… Девчонки… Через забор… Запрещенные книги… Экзамены… Коридор… Свои журналы… Первые стихи… Любовь… Дуняша, Маша, Таня, Дарья… Ночи… Луна… Вольнодумство… Царь… Жандармы… Вольтер… Руссо… Байрон… Эпиграммы… Доска…

Родионовна, топя печку, весело вздыхала:

– Ну и проказники… Вот и дожили…

И вдруг Пушкин:

– Ты, Пущин, теперь член тайного общества?

– Да… Не скрою от тебя…

– Расскажи мне, друг, как идут у вас политические дела? Может быть, и мне надо вступить в члены тайного общества? Что ж, я готов… Готов…

Пущин встал, нервно заходил по комнате:

– Нет, нет… Поговорим потом…

Пушкин обиженно-грустно опустил голову:

– Понимаю… Вижу, что недостоин я вашего просвещенного круга… Слишком много натворил разных глупостей… Не стою доверия…

Пущин поднял с дивана огорченного друга, крепко обнял его, расцеловал, и они в обнимку заходили по комнате:

– Не обижайся, Александр, но, право же, будет лучше для всех нас и для всей России, если ты останешься самим собой, как ты есть. Ведь ты воспитываешь свободный дух в человеке, а это самое главное. К тому же ты в изгнании, и теперь каждое твое произведение приобретает смысл народности, – тебя читают десятки тысяч, тебя любят и все желают тебе скорого освобождения из ссылки. Конец близок. Потерпи еще немного… Трудись дальше… Бодрись, не унывай, не огорчайся, друг…

Пушкин задумался, потом просветлел, улыбнулся:

– Пожалуй… Может быть, вы и правы… Надо еще терпеть, если недолго… Надо еще трудиться, если любят меня читать… Впрочем, я и так терплю и тружусь усердно, – благо никто не мешает. Пожалуй, я отчасти доволен, что живу в деревне; уж очень устал я от городского шума, суеты, передвижения, разных беспокойств. Особенно устал я от оскорблений, вроде того, что было в Одессе, где граф Воронцов, жестокий негодяй, видел во мне только коллежского секретаря. Но я ему дал понять, что высокое звание писателя ничуть не ниже графского достоинства.

Вошедшая Родионовна, приодевшись пригляднее, позвала:

– Милости просим, Иван свет-Иваныч, поглядеть в моей комнате, как крестьянские девахи рукодельничают.

Друзья вошли к няне через коридорчик.

Девушки поклонились, продолжая работать на пяльцах под тихую песню.

Пущин случайно заметил, как Пушкин вдруг скрыто-приветливо переглянулся с самой красивой из рукодельниц – белокурой девушкой с глазами цвета цветущего льна.

В свою очередь Пущин подморгнул по этому поводу Пушкину и чуть толкнул его в бок.

Друзья поняли друг друга, хитро улыбаясь.

В это время из кухни вошла женщина и прошептала:

– Пришел отец настоятель.

Пушкин бросился к себе, гость за ним.

Настоятель Святогорского монастыря, рыжий, святообразный человек, с заплывшими, зелеными, как две пуговички, глазками, приставленный псковским губернатором надзирать, между святыми делами, за жизнью Пушкина в деревне, по-лисичьему поздоровавшись с поэтом, подозрительно взглянул на Пущина, протягивая веснушчатую лапу с насильной улыбкой.