Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Ай да Пушкин! Браво, Пушкин! Ай да сукин сын!

Родионовна восторгалась не менее, так как сама, одаренная богатой интуицией и здоровым крестьянским смыслом, понимала как рассказчица всю красоту сияющих слов поэта; к тому же Пушкин превосходно-увлекающе читал вслух.

В няне-крестьянке он нашел чуткого, преданного, восторженного слушателя и горячо всегда ценил ее неисчерпаемое внимание, которое так свойственно непосредственным крестьянским натурам, раз дело касается высоких духовных сторон человеческой жизни, – главное, видел в ней глубоко национальный тип.

Жизнь Пушкина с няней в это время ссылки была как бы полным повторением детства поэта, так как Родионовна в своих отношениях к питомцу полностью сохранила, по старой памяти, все свои привычки, навыки и знание характера своенравного Сашеньки, которого любила больше всех на свете.

Несмотря на 25-летний возраст Пушкина и его отросшие бакенбарды, Родионовна видела в Пушкине-человеке того самого кудрявенького, задумчивого, огнеглазого Сашеньку-мальчика, что жил в ее памяти со всеми его особенностями, странностями и нравом.

Едва ли кто-нибудь в мире мог убедить Родионовну, что Сашенька теперь стал взрослым человеком и не похож на ребенка, на того прежнего русокудрого Сашеньку, что он много уже пережил, испытал, перечувствовал, перемыслил, перестрадал.

Нет, в глазах Родионовны, к ее удивлению и приятности, Сашенька остался Сашенькой: та же его детская, чистая крылатая душа; то же огненное, вдруг закипающее сердце; тот же его порывистый, неуимчивый, необузданный характер; та же беспредельная доброта, щедрость, широта; тот же звонкий раскатистый смех, своеволие, задумчивость, неожиданность; та же любовь к природе, к прогулкам; и вот глаза, его огневые глаза, – они те же самые; лишь губы стали толще, да нос приплюснутее, да лоб расширился, и зубы покрупнели заметно, да отросли бакенбарды и длинные ногти.

Пушкин теперь казался Родионовне взрослым ребенком, по существу мало изменившимся, и это было ей особенно приятно, так как она лучше знала и любила его именно таким, прежним, ранним.

И Пушкину доставляло огромное удовольствие слышать от Родионовны о том, что он был и остался ребенком в жизни, хоть и пишет, сочиняет сейчас мудреные слова.

– Кому что дано, – говаривала она, – кому ума вершок, а кому – целый горшок.

И то, что Сашенька занимался только лишь поэзией, окончательно убеждало Родионовну, что ее питомец далеко еще не настоящий взрослый мужчина, который по ее понятиям должен бы находиться при какой-либо важной должности, раз он человек образованный.

Однажды за обедом Пушкин высказал мысль няне, что, как только его отпустят на свободу, он постарается жениться.

Родионовна спросила:

– Ужель, женившись, ты тоже будешь только стихи писать?

– Обязательно! – со смехом отвечал он.

И Родионовна расхохоталась:

– Да куды тебе думать о женитьбе. Рано еще, погоди. Сначала вдоволь стихов напишись, отгуляй. Ведь еще ребенок ты. Рано, погоди.

И оба они долго хохотали, воображая Пушкина всерьез женатым.

В эти веселые минуты Родионовна вдруг преображалась в истинную, жизнерадостную, единственную подругу дней одиночества поэта, и тогда мгновенно сваливалась свинцовая тяжесть подневольной тоски с широких плеч Пушкина, – он забывался в приливах бодрости и, умиротворенный, бросался к письменному столу, обвеянный надеждами на обещающие дни.

И работал он со свойственной ему пламенной страстностью и жарким увлечением, нервно кусая верхние концы гусиных перьев так, что обычно писал огрызками, писал на больших листах, уснащая в минуты творческого раздумья поля бумаги рисунками, часто иллюстрировавшими, дополнявшими работу.

Родионовна отлично ценила эти рабочие часы Пушкина, как приносящие большую денежную поддержку и как отвлекающие его от жуткой обиды ссыльного, она незаметно для самого поэта хитро и тонко умела устроить, оберечь, охранить его душевное состояние так безоблачно, что Пушкину оставалось только с нескрываемым наслаждением взяться за перо; тем более предусмотрительные руки нянюшки не забывали подать на письменный стол вовремя бутылку бургундского и сыру.

Бывает так: незримые заботы близких создают такую плодородную почву для творческого труда, такой душевный уют для занятий, что самый труд становится праздником и по-праздничному велик он и мощен, изобилен и богат жатвой достижений.

Крестьянка Арина Родионовна, заменившая Пушкину родную мать, ставшая его преданным, верным, единственным родным другом, в своих явных и тайных заботах о питомце, этим самым оказала на поэта свое животворящее влияние, связав его сердце с душой народа, внушив глубокое уважение к простой русской женщине, научив ясному, пышному, раздольному языку необъятных полей, обогатив его мысли песнями и сказками деревенскими.