Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Успокойся, матушка… Смотри. Эта ночка осенью пахнет… Вот прекрасно… Люблю осень…

Дома у себя в комнате Пушкин увидел фельдъегеря.

Фельдъегерь заявил:

– Я командирован доставить вас в Москву. Псковский губернатор даст разъяснение.

Пушкин спросил:

– Я считаюсь арестованным вами?

– Нет, – ответил фельдъегерь, – вы поедете свободным, только под моим надзором.

Поэт захватил «Бориса Годунова», деньги, накинул шинель, расцеловал горячо Родионовну и уехал.

Родионовна добежала до ворот и долго сквозь жгучие слезы глядела под гору, в ночную мглу, куда скрылся любимец.

Соболевский и Вяземский

А пока Пушкин, взволнованный разными предположениями причины высочайшего вызова, о чем узнал во Пскове, гонит с фельдъегерем в Москву, мы познакомимся с близкими друзьями поэта, Сергеем Александровичем Соболевским, в квартире которого поэт решил остановиться, как у себя дома, и с Петром Андреевичем Вяземским.

Соболевский – внебрачный сын вдовы бригадира Лобковой. Умная мать дала сыну хорошее образование, обратив внимание на практическую сторону учения.

Еще в детстве Соболевский знал языки: английский, французский, немецкий и прекрасно владел латинским.

Пятнадцатилетним был помещен в пансион при Главном педагогическом институте.

Пансион приготовлял воспитанников к слушанию лекций в институте и университетах, а также и к службе гражданской.

Воспитанники пансиона образовали литературный кружок, куда вошли: Соболевский, Лев Пушкин – брат поэта – и Павел Нащокин.

В первый же год пансионской жизни Лев Пушкин познакомил Соболевского и Нащокина со своим, тогда уже известным, братом.

– Вот тебе преподношу двух отменных собутыльников, – представлял в трактирчике Пушкину брат Лев, – это вот Сережка Соболевский, а это – Пашка Нащокин. Оба они лихие молодчики и чертовски тебя любят.

Юный Соболевский вскочил тогда на стол и заорал изо всей мочи экспромт:

Клянусь на этой пирушке. На!
Положить живот за гения Пушкина!
Но зачем ему мой живот?
Пушкин и так знаменито проживет!

С этой минуты завязалось приятельство.

Оригинальный, одаренный, практический, жизнерадостный юноша Соболевский, писавший тогда остроумные стихи, очень ярко понравился пылкому, горящему в порывах Пушкину, только кончившему лицей, и они сразу стали большими друзьями.

Восторженный, с отточенным вкусом и тонким чутьем, будучи в пансионе, Соболевский зычным природным голосом, задыхаясь от восхищения, читал стихи юного Александра Пушкина, предсказывая всюду и всем его великую грядущую славу.

Под влиянием любимца поэта-друга Соболевский увлекся религиозным вольнодумством, и так, что молодого вольтерьянца пришлось спасать самому Пушкину через приятеля, Александра Тургенева, известного в то время влиятельного общественного деятеля.

В 1821 году Соболевский окончил пансион, а в следующем – поступил в Московский архив Государственной коллегии иностранных дел, прослывший почетным собранием «архивных юношей» (прозвище, данное самим Соболевским).

Богатая мать бесконечно любила своего талантливого сына. Избалованный Соболевский широко пустился в пьяное разудалое хлебосольство и любовные похождения, что, впрочем, не мешало ему духовно сближаться с передовой мыслящей молодежью, посещая литературно-философские кружки, участвуя в основании зарождающихся тайных политических сборищ.

Соболевский здесь близко познакомился с Мицкевичем, Тютчевым, Погодиным, Вяземским, Баратынским, братьями Веневитиновыми. Тайное веневитиновское общество любомудров, где обитал Соболевский, пользовалось репутацией революционного кружка.

Широкий, превосходный человек, всеобщий любимец передовой молодежи, начитанный критик, завзятый острослов, энергичный делец, языковед, неистощимый выдумщик всяческих экспромтов, эпиграмм, каламбуров, Соболевский был, несомненно, самой интереснейшей фигурой в Москве.

Он положительно не знал, куда девать свою слишком даровитую натуру, и поэтому бросался из стороны в сторону, всюду блестяще витая, всюду производя шум и веселье.

В Москве говорили про Соболевского, что когда он где-либо появлялся один, то всем казалось, будто с ним привалило еще двадцать человек, а когда Соболевский уходил один, – казалось, что с ним отваливало сорок человек.

Особенно если речь горела вокруг имени Пушкина, а это было постоянно, – тут Соболевский входил в окончательный азарт: он доставал из кармана произведения друга, великого арестанта, и читал их громовым голосом, хлопая книжкой по ладони и выражая свой восторг в потоке красноречивой, бурной похвалы, разукрашенной меткими, сверкающими мыслями…

И вот, как только пронесся первый слух по всей Москве, что с минуты на минуту все ждут помилования Пушкина, Соболевский, не помня себя, как сумасшедший, долго бегал по комнатам своей квартиры на Молчановке, повторяя:

– Какое счастье! Стихийное счастье! Землетрясенье!

А потом, как по своей квартире, бешено носился по всей столице, спрашивая:

– Неужели Пушкина освободят? Какое счастье! Ликуйте!