Невидимая сторона. Стихи

над стопкою бумаги,

и елочные сны

глядело населенье,

и было до весны

как шубе до сирени, —

послышался в соседнем коридоре

полуночного диктора рассказ.

Он сообщал:

«Со Средиземноморья

нахлынул и пришел

поток воздушных масс».

…Я вышел.

Океан

тепла средь зданий спящих,

прибыв из южных стран,

окутывал в туман

фонарь, почтовый ящик.

Рабочий свет в окне,

не выключенный мною,

средь вымерших огней

светился за спиною…

Чернел и хлюпал снег,

белел на ветках иней.

Какой-то человек

брел городской пустыней.

Он шел и сквозь туман

казался великаном —

счастливый великан

с роскошным чемоданом.

…На площади он влез

в предчувствии полета

в светящийся экспресс,

экспресс «Аэрофлота». Автобус исчезал,

такси гасили скорость, двойной фонарь глаза вперял в туман и морось. Забытый зимний конь влек старенькие сани.

…И звал назад огонь, Оставленный в тумане.

* * *

В шесть часов утра

в городе Новгороде

в привокзальном ресторане

за сквозными гардинами

синий рассвет октября…

Кроме меня

лишь один человек,

он смакует вчерашнее пиво,

рядом с бутылкой

стыдливо лежит его шапка.

Он из тех, кто пьет пиво

в шесть утра

на вокзалах всех городов.

…А магнитофон

на стойке буфета

вспоминает,

как какой-то французский пианист

перебирал по клавишам

свою жизнь.

Официантки

уютно садят в уголке

и вставляют салфетки

углами

в круглые вазочки из пластмассы.

Смотрю на официанток,

пью плохой черный кофе,

и хороший, вежливый кот

с пола

смотрит в упор на меня

и вдруг

лапу кладет на мое колено,

замирает —

не обратится ли кофе в мясо?

Время от времени

молоденькая официантка

подходит к магнитофону.

И магнитофон

на стойке буфета

вновь вспоминать начинает,

как какой-то французский пианист

перебирал по клавишам

свою жизнь.

Человек все смакует пиво.

Кот все ждет.

Снег идет.

И от движения снега

чуть покачиваются гардины…

* • *

Моей матери Б.А.Иоффе

Ранний вечер. За окном

в серых тучах небо.

Вместе с матерью вдвоем

как давно я не был!

Сумерек пустынный час.

Бьет по стеклам ветер.

Говорим не торопясь

обо всем на свете.

…От болезней, от смертей,

чуть не из мертвецкой

сколько ты спасла детей,

добрый доктор детский!

Никуда тут не уйдешь,

это факт упрямый:

если чем-то я хорош —

это все от мамы.

СТАРАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Б разных концах огромной Москвы

появились дома — для меня мертвы.

Живого окна

мертвый свет.

Человек есть —

человека нет.

…В яростных разговорах

распахнутый ворот рубах,

стихов непечатаный ворох,

закладки в тяжелых томах.

Нам мама варила картошку,

ложилась, усталая, спать.

Мы спорили тише немножко,

рассвет накалялся опять.

И вновь провожали друг друга,

я сонно по солнцу шагал.

Мы жили прекрасно и туго,

весь мир был в начале начал.

…Как боевые знамена,

сданные нынче в музей, —

старые телефоны

бывших моих друзей.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Из страны снега, пролетев все небо,

он выходит с аэродрома, давно

не был дома… Греет щеку

рассветное солнце весны. Город спит,

Мама спит.

Мама смотрит,

печальные сны.

Он такси не берет —

он шагает пешком,

южный город ему

словно детство знаком.

…А сейчас будет тир…

Вот и тир за углом!

…А потом — старый дом, деревянцый балкон…

Он подходит… И вдруг слышит музыку он.

Он стоит под балконом весь в солнце зеленом.

Дверь балкона открыта. Играет

рояль,

словно перебирает слепящую даль.

Город спит.

Мимо глаз

пролетает пчела.

Человек говорит:

— Я вернулся. Я жив.

Вот какие дела…

ЮЖНЫЙ ГОРОД. ЗИМА

Южный город. Зима.

Я сижу за столиком очень холодной

столовой.

Столовая пустая.

Она отличается от других столовых

тем, что здесь подают настоящий турецкий

кофе.

Я сижу в плаще, обняв ладонью

крутые бока раскаленной чашки,

и, покуривая, говорю с человеком,

который сварил этот кофе

и принес на громадном подносе.

Серебряноголовый, согбенный,

садится он рядом,

берет сигаретку

и доверяет мне тайну напитка:

— Кофе как девушка должен быть:

черный,

сладкий,

горячий!

И добавляет:

—А где твоя девушка?

Но, отхлебнув ароматный кофе,

я отвожу этот вопрос

другим вопросом:

—Давно хотел бы понять, Акоп-ага,

почему вы покинули город Марсель,

собственную кофейню?

Разве эта столовая лучше? —

Он ругает меня по-французски,

Он говорит, глядя в окно:

—Не только кофейня…

Была автомашина «Пежо»

(когда-то я был мотогонщик!),

квартира — три комнаты,

много что было…

До последней войны я был жирный и

глупый.

После

Гитлер пришел — Шайтан-ага.

Я стал маки, франтирьер, понимаешь?

Гранату кидал,

друзей терял,

подпольное имя мне было Перс,

хоть я армянин, понимаешь?

Война окончилась.

Где друзья?

Кофе варю.

Зачем живу?

Гляжу: деньги есть —

все тебя любят!

Денег нет —

никому не нужен…

А где друзья? Друзья гниют.

Никто не скажет:

—Здравствуй, Перс!..

Но тут, отодвигая чашку,

я говорю:

—   Перс, прости! —

Махнул он рукой

и продолжает:

—  Лучше ответь: как там в Москве,

когда уничтожат Шайтан-ага,

что они думают по этому поводу?

—   Шайтан-ага? Что такое Шайтан-ага?

—   Гитлер — Шайтан-ага,

смерть — Шайтан-ага,

атом в бомбе — Шайтан-ага…

Мне семьдесят лет.

У меня ревматизм.

Придумали телевизор—

целые оперы

летают по воздуху

и оперетки!

А смерть победить не могут…

С ума схожу,

как представлю себя в могиле.

Хочу смотреть на красивых женщин!

Хочу угощать тебя кофе!

Люблю

Первого Мая выпить!

И четырнадцатого июля!

Жить интересно, парень!

Одно только плохо —

я привык обслуживать

в белой рубахе, черной бабочке

(буржуазные пережитки!).