Невидимая сторона. Стихи

гипноза

обыкновенной стрелки часовой…

Бесшумно

мощный

делаем гребок—

вода звенит

под килем быстрой шлюпки.

А мост

уже далеко за кормой.

9

Уже теченье мы пересекли

и различаем фиолетовых людей,

заполнивших простор далеких пляжей.

Но, стиснув зубы,

все еще

гребем,

гребем,

гребем,

работа злая

нас не отпускает.

И нам вдруг жаль

расстаться с этим ритмом,

что одарил всей полнотою жизни.

— Эгей, постойте…—

слышен слабый голос.

Натруженные руки

отпускают

натруженные рукоятки весел.

Оглядываемся по сторонам.

…В зеленой шапочке

со стороны морской

к нам подплывает юная пловчиха,

за край кормы

хватается руками

и говорит:

—   Позвольте отдохнуть?—

Безмолвно и немного оробело

В доверчивые

смотрим мы глаза,

безмолвно и доверчиво

косят

они на нас.

…И чуть качает шлюпку

в открытом море

добрый синий штиль.

А девушка, прекрасная,

как чья-то

возможность счастья,

смотрит

через корму из моря

и говорит:

—Ого, какие рыбы!

Вы сами их поймали

или просто

купили здесь у местных рыбаков?—

И вдруг мы оба отвечаем:

—   Сами.—

А мой товарищ добавляет:

— Если хотите —

можете поняться в шлюпку,

мы довезем до берега.—

Она

серьезно отвечает:

—Нет. Прощайте.

Я отдохнула. Я должна сама!—

И так отталкивается от шлюпки,

что придает ей легкое движенье.

Сама ж

великолепною торпедой

вонзается в тугое тело моря,

уходит к берегу…

Как жизнь,

как юность.

10

Когда плывешь вдоль берега

на шлюпке,

то лучше чувствуешь

перемещенье

в пространстве:

и ты

плывешь вдоль берега,

и он

плывет мимо тебя

со скоростью,

какой тебе угодно.

Мы не спешим.

И берег не спешит.

На веслах медленных

проходим мимо

кипения купальщиков прибрежных,

и курс наш повторяет очертанья

земли.

Весь берег, разгороженный на пляжи

высокими заборами,

открыт

со стороны морской,

и панорама

воскресного курортного июля

наглядно проплывает мимо нас.

…Вот пляж семейный.

Фотоаппараты

поспешно щелкают,

стремясь запечатлеть

отцовское неслыханное счастье,

стоящее в чем мама родила,

нет, впрочем, есть на голове

панамка.

…Вот «дикий» пляж.

И впрямь

здесь дико,

впивают солнце полчища людей.

Командировочный,

нелепо улыбаясь,

как школьник, обманувший

учителя,

сюда притопал с мощным чемоданом

и в сапогах…

…А это…

Нет, скорей нажмем на весла—

здесь женский пляж,

бесстыдный, словно рай

иль баня

банно-прачечного треста…

..Не женский,

не семейный

и не дикий

и вообще не пляж!

Кубы бетона

громадные,

как игры великана,

навалены,

чтоб город защищать

от зимних шквалов моря.

На кубах

под разными углами

поодиночке

парами

лежат,

сидят,

стоят,

читают книги,

спорят

и просто

молча созерцают мир

какие-то смешные

и милые компании—

очкарики-студенты,

мальчишки местные,

вон, кажется,

и наша

морская незнакомка…

— Где? Не вижу! —

А может быть,

и не она…

Плывем.

И город близкий

окружает нас.

11

Пока мы втягиваемся

в речное устье,

все окна,

обращенные на запад,

включают отражение заката—

солнце

усталое

касается морского горизонта.

Мы спрыгиваем в реку,

на руках

ведем против теченья шлюпку

над мелями

и над песчаным баром,

как нас она вела

над глубиной.

С приморского бульвара

наблюдают

за нами

гуляющие…

Тела саднит от соли и от солнца.

Надежно мы зачаливаем шлюпку

под сенью

прохладных ив.

И, нанизав ставрид на бечеву,

ступаем

на причал.

Когда мы отплывали,

был город пуст.

Сейчас он полон

людьми и музыкой.

Мы среди них проходим

пришельцами

совсем с другой планеты.

По-новому

глядим мы

на зеленый

безмолвный взрыв деревьев,

окруживших

грохочущее дерево фонтана.

Как пресен вид воды его

для нас,

пришедших с моря!

И как вкусно

глядеть на это пресный грохот…

Вот подходит

один знакомый двадцатитрехлетний.

Он под руку с нейлоновой супругой

с иронией приветствует:

— Привет!

И окольцованную подает нам лапку,

боясь испачкать

свой костюм вечерний

о наш улов.

С сочувствием

супруги молодые

глядят на нас,

уже тридцатилетних,

стоящих перед ними

в мятых брюках,

с нанизанною на кукан ставридой,

которой рупь —

базарная цена,

посмеиваются:

— Ну что ж такого

особенного

видели вы в море?

Но вежливо

мы отвечаем:

— Море. —

И, улыбаясь, далее идем.

…А под ногами

земля покачивается,

как шлюпка.

В ТОЛПЕ

Вздрогнут

первые огни,

сумрак

станет рыжим.

И огни,

вплывут они

в песню о Париже.

И когда захватит эта

грусть

и жуть

вдруг,

не зажигая света,

галстук повяжу.

Ошалелый,

сам не свой,

я и не замечу,

как по лестнице крутой

вновь

сойду в тот вечер.

И пойдут

плыть у плеч

вывески с огнями,

чей-то смех,

чья-то речь,

толкотня локтями…

Незнакомый все народ, надоевший вечер.

Вдруг

знакомо проплывет

голова навстречу.

Обернусь — ее уж нет.

Тут и вспомню только:

Это школьный мой сосед, Федосеев Колька.

Колька…

Федосеев…

Я остановлюсь.

На толпу прохожих

натолкнусь,

на толпу прохожих

вскину взгляд—

и узнаю наш

пионеротряд!

Помните, ребята,

шли к Мадриду танки?

На дворах,

что все

в квадратиках для «чижика», играли мы в Испанию,

надевали испанки…

Помните, девочки?

Помните, мальчишки?

…Вновь

толпы накатит вал,

неуйду

,

как лишний…

Я ведь прав? Я вас узнал? девочки, мальчишки…

ЛЕНИНГРАДСКАЯ НОЧЬ

То ли

уже от восхода,

то ли еще от заката

края облаков

слегка розоваты…

Боги и герои

на крышах Эрмитажа

застыли черным строем—

белой ночи стража.

А может быть, в ночное

они собрались. Ждут,

когда

коней Клодта

подпаски приведут.

Но чугунным атлетам

что-то

с конями не совладать,

узду вырывают кони,

встают на дыбы опять.

В недвижной тишине

за ними,

мрачны видом,

с домами на спине,

следят кариатиды.