Невидимая сторона. Стихи

СНЕГ В СУХУМИ

Проснусь, как на льдине,— седой рассвет.

Жизнь посередине,

тридцать лет.

По горным склонам

на ветках лед.

Над морем соленым

снег идет.

В белых орбитах

идти — ощущать

щекою небритой

ворот плаща.

А руки в карманах,

снег у бровей.

В холодных стаканах

вино — горячей.

В косом беспорядке,

в сетях чистоты

шагать без оглядки

у кромки воды…

до войны

Грохочет отдаленный гром.

Гляжу в окошко—

в старинный,

темный,

деревянный дом

вбегает кошка.

Шмыгнула по крыльцу она

к дверям раскрытым,

и дождь ударил дотемна.

Большой.

Сердитый.

Свинцовый двор.

Свинцовый мир.

Гармонь играет…

Зачем мне помнить этот миг—

и знать не знаю.

Тот жалкий дом

пойдет на слом.

И век изменит все кругом.

К чему ж запомнилось потом:

грустит гармошка,

в старинный,

темный,

деревянный дом

вбегает кошка…

ДЖИНСОВЫЕ СТИХИ

Акселерация

идет

в джинсовом платьице,

стрижет,

ногами длинными пространство.

Ох, скоро кто-то здорово поплатится

за то, что эта девочка прекрасна.

Одна у мамы с папой.

И пока не больно ей

ни за себя. И ни за что на свете.

Возле кафе

верзилы волейбольные

ее подхватывают, словно ветер.

Летят гурьбой

веселою,

джинсовою,

как джинны

рослы и длинноволосы.

…На редкость точно

ухватило слово

суть великанского вопроса.

Как будто вечность

загодя,

как джинов

таила их

и выдала сюрприз

всем нам,

которым было не до жира,—

чтобы головы

не опускали вниз.

И голову задрав покорно,

смотрю, совсем не лилипут,

как человеческие зерна

до звезд гигантами растут.

Чем это кончится?

Что скажет футуролог

про этих юных

женщин и мужчин,

чей рост велик,

чей волос долог,

что пьют сейчас в кафе свой джин?

*

Когда не спится вам—

не спите.

Что толку маяться всю ночь,

чтоб встать всех позже и разбитей,

не в форме и не в аппетите,

не спится —

так скорее прочь

от простынь жарких,

от подушек,

от вздрагивания полуснов!

Не бромом вам лечиться нужно—

озоном

звезд,

дорог,

мостов…

КОНЕЦ ФЕВРАЛЬСКОЙ НОЧИ

Москва

в морозной мгле плыла.

Ночь не скудела,

она как старый фильм была,

как черно-белый.

И на оградах всех мостов

внутри

спасательных кругов

снега белели.

Во тьме

огни у номеров

домов

еще горели…

Меж тем вверху

купались шпили,

встречая голубой восход!

Глаза

всю свежесть солнца пили,

оглядывая небосвод.

Там

серебрился быстрый летчик,

летя над утренней звездой.

Так шел я —

по колено в ночи,

касаясь солнца головой.

НЕРАССКАЗАННАЯ БЕДА

Никто не знал.

И не узнает никто.

Обошлось.

Вот и вечер,

прекрасный, серый.

Идти,

расстегнуть устало пальто.

Трамвайные искры.

Мокрые скверы.

Небо

гладит лицо дождем.

Робко попробовать засвистеть.

Совсем разучился.

Вспомню потом,

как свистят

и смеются, умеют петь…

Простые вещи —

забыл совсем,

на памяти остались

одни слова.

Сколько мне?

37?

Да, тридцать семь.

Ничего.

Еще вспомню.

Еще мама жива.

Дома

не расслышать вопрос,

знать одному, как горячо

от непролитых слез,

нерассказанных гроз—

подойти и, обняв за плечо,

поцеловать

мать.

ПЛАЧ

И он заплакал обо всех

несчастных и не мудрых,

а вовсе

не о бедном псе,

что был застрелен утром.

Пес попадал в беду не раз,

повешен был однажды.

Тогда-то он его и спас,

что сделал бы

не каждый.

И если пес

хотел сказать

«люблю» по-человечьи,

то это делали

глаза

получше всякой речи,

он весь —

от кончиков ушей

и до хвоста смешного…

Но не о нем.

О нем уже

ни плача и ни слова.

Идет прохожий, слезы льет

о жалком том убийце,

что шкуру сдал в «Утильсырье»,

чтоб вечером

напиться.

Шел к полдню день.

Шел человек. И плакал.

А рядом с человеком

тень

бежала,

как собака.

* * *

Все могло быть иным:

крыша над головой,

где белой трубою дым

встал бы над красной трубой.

И, широкой просекой пересекая

зимний лес,

зимний день,

ты пугал бы дробовиком волчью стаю

или видел лисы

внезапную тень.

У столба межевого

соседний лесничий

повстречался б не раз,

и крутой самосад

завился б над беседой мужской о добыче

и о том, что порубщики много шалят.

И скрипели бы лыжи.

И редкие встречные

— Здравствуй! —

говорили б тебе,

о тебе хорошо говоря за глаза.

Лыжи сняв,

ты поднялся б крыльцом,

и сынишка,

бросив книжку,

с разбега уткнулся б

в холодный тулуп.

И трещала бы печь.

Чугунок бы подкидывал крышку.

И смолою попахивал

крепко сколоченный сруб.

Сбросивши рукавицы,

ты б обнял жену

и услышал бы

стук ее сердца,

а потом ты ладони бы

к печке простер

и молчал бы от счастья,

глядел и не мог наглядеться,

как в печи все горит,

разгорается жаркий костер…

Все могло быть иным.

НА СЕВЕРЕ

Шел акробат пустынной окраиной

туда,

где стоял шатер шапито.

Сгорбленно шел,

неприкаянно.

Распахивал ветер пальто.

А низкое небо,

совсем уже зимнее,

Дождем вперемежку со снегом секло,

хоть месяц «сентябрь» назывался по имени

и время гастролей не истекло.

Поодаль

шоссе гремело машинами.

Ворон, нахохлясь, сидел под щитом,

где разноцветные буквы аршинные

в цирк призывали—в брезентовый дом.

Пустая округа оцепенело

следила,

как сердитым рывком

вдруг акробат

бросил на руки тело

и по траве пошел колесом!

Полы пальто оглушительно хлопали,

да вырывалось дыханье с трудом…

То руки, то ноги мелькали во поле—

и небо

стало ему

шатром!

МАЛЬЧИК С ВЕСЛАМИ

Я опытный, большой.

Я сплю и помню—

ко мне в четыре постучится мальчик,

наверное, веслом он стукнет тихо

по темному высокому окну

и станет зябко ждать в ночи осенней,

пока я не откликнусь…

Я откликнусь,

зажгу свечу

и при неверном свете

проверю, все ли в сумку уложил:

вот хлеб,

вот нож,

вот спички,

компас,

карта,