Невидимая сторона. Стихи

А он после службы вечерней

на дровнях поедет сквозь снег

с гостями из Новой Деревни

куда-то, где шутки и смех.

Меня Александр не заметил.

Спешит, улыбается он.

С горящими свечками дети

со всех подбегают сторон.

О чем же я плачу? На сердце,

на сердце такая тоска— проснусь—будет некуда деться…

И только лишь Никич Оскар,

он умный, он знает причину,

меня не пускает из рук.

В глазах его та же кручина,

в глазах его тот же испуг.

А лошади прядут ушами,

а дровни гостями полны.

И церковь сияет огнями

средь снежной и мертвой страны.

СТРАНА

О чем бы ни говорили,

сворачиваем на одно.

Так камень, брошенный в воду,

всегда уходит на дно.

Так птицу, взлетевшую в небо,

всегда настигает земля.

В конце концов в порт приписки—

курс корабля…

ЗЕРКАЛО

В гостях, где яркая лампа над зеркалом в тесной прихожей,

надевая свой плащ, промелькнул человек, на меня непохожий.

Я взглянул на него, на меня бросил взгляд он и замер.

Мы стояли, столкнувшись глазами.

Тот, что в зеркале,—в черных подглазьях, угрюмый,

он взирал кочегаром из дальнего трюма,

из глубин, о которых не знают совсем пассажиры,

из другого, из сокровенного мира.

Весь мой ад, что, казалось, скрывал я умело,

вся моя преисподня глядела…

Я свой плащ застегнул. Постарался улыбку напялить.

Но сурово смотрел мой двойник, как судьба,

как мгновенное фото на память.

* • *

Когда же ночи негр

в татуировке звезд

восстанет над землей

во весь огромный рост,

нахлынут облака,

пройдут дожди, снега,

чтоб скрыть от глаз людей

ту ночь наверняка.

Все крыши, потолки,

весь отсвет фонарей—

чтоб бездны черноту

сокрыть от глаз людей.

Чтоб спали до утра,

загадкою не мучась.

А утром—белый свет,

обыденная участь.

И только на горах

превыше облаков

астрономы следят

полет иных миров.

Да спутники кружат

в молчанье ледяном.

Да кое-кто не спит

среди объятых сном.

В КОМАНДИРОВКЕ

1

Когда из центра областного

в районный ехал городок,

себе в автобусе дал слово,

что после завтра—наутек.

Не за четыре дня, а за день

на очерк факты наберу,

чтобы скорей оставить сзади

всю эту черную дыру,

где от дождя от обложного

течет грязищей глинозем,

где от циклона ледяного

мутит небесный окоем.

Еще сентябрь—деревья голы,

слезятся в окнах огоньки.

Понуро школьники из школы

идут вдоль глинистой реки.

Я думал: что людей здесь держит?

Проклятый климат не дает

ни урожая каждый год,

ни просто хоть на грош надежды.

Здесь нет заводов, нет и строек,

ни центр, ни глушь, ни рай, ни ад.

О сих местах молчит историк.

И футурологи молчат.

Мне скажут—держат всех кладбища,

могилы дедов и отцов.

Но тех могил почти не сыщещь—

война была в конце концов.

Не здесь, а в сторону Берлина

легли, оставив этот край…

У автостанции машина

остановилась. Вылезай!

2

Свой план с утра я начал бойко

осуществлять. И невзначай

блокнот заполнил материалом

на тему: быт и городок.

А к вечеру прибрел устало

на автостанцию. Не в срок.

В дожде гласило расписанье:

автобус—только через час.

И час потек. От ожиданья

я, как свеча на ветре, гас.

Дымя сырою сигаретой,

Вкруг черной площади шагал

и думал:«Где-то юг и лето…

А я-то что здесь потерял?

Век эту площадь буду помнить

и парикмахерской окно.

Зайти? Блокнотец свой пополнить,

да и побриться заодно?»

3

…И залец пуст. И кресла пусты.

Две парикмахерши в дверях

о модных судят сапогах,

о том, что срок рубить капусту.

И, болтовни не прерывая,

одна на кресло кажет мне.

И воду для бриться другая

несет в железном кувшине.

Но тут я в зеркале заметил

малиновой портьеры вздрог,

и вышел парикмахер третий,

держась за посох, как пророк.

Он впрямь похож был на пророка—

и тощ, и красноглаз, и стар.

Из ящика в мгновенье ока

салфетку грязную достал.

И мне на шею повязал.

— Простите, очередь моя! —

затравлено сказал подружкам.

Они, презренья не тая,

переглянулись.

Стало душно.

Я глянул мельком за окно—

уже скопились пассажиры.

Но четверть часа все равно

есть брадобрею на поживу.

Покрыв мне щеки пеной жаркой,

он правил бритву на ремне,

и так о ремень ею шаркал,

что посвист реял в тишине.

Подумал я— маэстро местный

желает показать свой класс,

и, отвалясь на спинку кресла,

следил за ним, прищуря глаз.

Вот бритву сполоснул водою, вот, шею вытянув вперед,

навис он низко надо мною,

пускаясь в бреющий полет.

Запахло горем, тленом, луком.

И –

у него дрожали руки!

Так вот зачем глядят подруги,

не сводят с зеркала очей!

Из-за малиновой портьеры

они, как милиционеры,

следили за движеньем каждым, кровопролитья злобно жажд я…

И кровь лилась! Из всех порезов.

И пена розово плыла,

и бритвы дергалось железо.

До горла очередь дошла.

Я мог прервать кровопусканье, Вскочить и, пену утерев,

сбежать в автобус, к ликованью желающих скандала дев.

Но я застыл оцепенело.

Так стрелка чуткая весов

вдруг замирает до предела

на равновесье двух основ.

Не понимая, в чем причина,

как жертва в кресле я сидел,

И брадобрей, не скрыв кручины,

в глаза мне робко посмотрел.

Взлетела бритва. Время мерло.

В окне проехали лучи.

Брей, парикмахер! Режь мне горло! Автобус, исчезай в ночи!

ТЕЛЕСКОП

1

Тбилиси по горам

взбежал со дна долины.

Висит балкон в ночи

средь городских огней.

Сюда, в свой телескоп

устраивать смотрины

съезжается компания друзей.

В конце трудов дневных,

ища душе покоя,

веселые, и каждый без жены,

под кровлей холостой

они собрались — трое,

что с детских лет