Невидимая сторона. Стихи

входим трое,

как в отшельнический скит.

…В беломраморном покое

тишину струя дробит.

Льет из трубки

в камень чаши

недр подземных вечный дар,

не остывший, не угасший —

от струи исходит пар.

Запах серы —

запах ада.

Только чувствую душой:

это — райская награда,

недостоин я такой.

Сухощавый, как отшельник,

старец

вышел на порог.

Держит он в руках не веник,

а батистовый мешок.

/

Мылит он его сначала,

дует он в него потом.

И — как сказка зазвучала

встал он

с мыльным пузырем!

(Говорят, неискушенный,

другом не предупрежденный,

лишь факир к нему шагнул,

Пушкин крикнул:«Караул!»)

Мы же крякали блаженно,

как по очереди таз

раскаленной мыльной пеной

обдал каждого из нас.

Распростерт

на мрамор жаркий,

в мыльном облаке паря,

таял тела я огарком

под атакой пузыря.

И когда

лишь только души

оставались нам троим,

банщик встал под тихим душем,

как усталый серафим.

Выйдя на асфальт тбилисский,

чуя крылья у лодыг,

я увидел —

небо близко.

И слегка взлетел на миг.

ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

Большой или малый,

везде неизменен

зал ожиданья вокзала.

Всегда на скамье, подогнув колени,

спит в кепке мужчина усталый.

Вечно сидит—караулит поклажу

тетка, вытянув ноги.

И бродит по залу бдительным стражем

милиционер одинокий.

А в стороне, будто некуда деться,

гоня недвижное время,

всегда пребывают

мадонна с младенцем,

сразу одни и со всеми.

Вечно подросток в солдатской форме

дымит в дверях папиросой

и смотрит, как снова бегут по платформе

два беспризорных барбоса.

В этой иконе, висящей по свету,

где все известно заране,

только цыгане то есть, то нету —

на то они и цыгане.

ОБ ОДНОЙ СУДЬБЕ

Санинструктор Клава ушла на фронт после детдома. Ей было 17 лет. Помню — была курноса. Помню — возникла на миг из военного грома. Черный на ней полушубок, на боку — пистолет.

В день тот морозный Клаву мама поила чаем. Кладовку всю перерыла, чтобы ей свитер найти. А больше об этой Клаве мы ничего не знаем. Нам принесли похоронку, некому больше нести.

Кроме детдома и фронта, что видела девочка Клава? Даже могилы нету. Будто и не жила. Конечно, защитница Родины. Конечно, и честь ей и слава. И все же сжимается горло. Такие, читатель, дела.

ВЕЧЕР ПЕСНИ

Певица,

пойманная удочкой микрофона,

дергалась на сцене

рыбой на берегу.

Зал аплодировал ей влюбленно,

дергаясь в креслах, как на бегу.

Топали ноги,

хлопали ладоши,

бессмысленных улыбок

дергался оскал.

Неужели один я такой нехороший —

захотелось

покинуть зал.

Пробирался

средь коленчатых валов коленей,

ходивших ходуном,

через этот гипноз…

А на улице троллейбусы, как синие олени.

Дождик.

И вечер.

И жизнь всерьез.

ПРОБУЖДЕНИЕ РЫБАКА

Страны

Тихого океана

покачивались в тумане.

Вулканы парили в небе,

в море синели мысы.

Вспарывали касатки

зелень воды плавниками.

Курильские водопады

со скал

распускали седые усы.

Весь мир этот,

влажный, соленый и зыбкий,

баюкал

предутренний сон рыбака,

на суше, в кровати

качая, как в зыбке…

Казалось,

земля еще так далека!

И сети, набитые рыбою веско,

серебряной глыбою

липнут к бортам,

и хрипнет тралмейстер

в обвисшей зюйдвестке,

и лупит прожектор

опять по глазам.

Но это сквозь стекла

солнце лупило.

В недвижности комнаты —

тишина.

И было так странно,

и сладко так было

на сейнер у пирса

глядеть из окна.

БАЛЛАДА О НЕУДАЧНОЙ ПОПЫТКЕ

Мы втягивались в ущелье,

как втягиваются в детектив.

Навстречу, в камнях спотыкаясь,

ручей бежал, нетерпелив.

Влажная зелень леса

таила пение птиц.

Солнце еще касалось

разгоряченных лиц.

Вброд — через ледяные

ожоги бурлящей воды.

И снова вода под ногами,

словно чтоб скрыть следы.

Вверх по ручью — все выше,

все уже расселины скал.

Когда я назад оглянулся —

просвета не отыскал.

И солнце над головою,

прощально сверкнув звездой,

скрылось за краем ущелья,

зенит покинуло свой.

Осталась вверху лишь неба

темнеющая полоса.

Примолкли в глухой чащобе

птичьи голоса.

И стало казаться, что этот

наш бесцельный поход

ведет нас к какой-то цели,

что поблизости ждет.

Оскальзываясь, хватаясь

за влажные ветви дерев,

по мокрым камням, как по лестнице,

всходили мы, оробев.

В таинственный грот природы —

приют забытых дриад,

где мхом покрытые скалы

о чем-то громко молчат.

И встал ручей водопадом,

белой сплошной стеной,

воздух его окутал

сумрачный, голубой.

Я леску в поток закинул,

надеясь поймать форель,

но бился крючок о камни,

как морзянка, как дрель.

Настойчиво передавалась

через леску руке

какая-то информация

на темном для нас языке.

Казалось, еще усилие —

и расшифрована суть.

Но шифр позабыт безнадежно.

Закрыт безнадежно путь.

Преградой непроходимой

о том рокотал водопад,

что нам этот путь заказан…

Пришлось повернуть назад.

» * «

Не узнают о том, что ранима….

Взгляда жаром веселым даря,

ты проходишь без позы и грима,

словно будни календаря.

День за днем. Год за годом.

И в челке

появляется волос седой.

Тридцатисемилетней девчонкой

жизнь проходит сама пред собой.

…Этот голос, слегка хрипловатый,

эта тайная дерзость судьбе.

Пушкин, Лермонтов, Гейне когда-то

тосковали в мечтах о тебе.

Ироничное что-нибудь буркнув,

улыбнешься над этой строкой.

Но в Тарханах и в Санкт-Петербургах

лишь тобой береглись, лишь тобой.

Как бы с жизнью мне договориться,

чтоб себя ж пощадила хоть раз,

чтобы не было время убийцей

этих губ, этих рук, этих глаз.

» * *

Мы выйдем с тобой из кино.

Мы купим с тобой эскимо.