Невидимая сторона. Стихи

Отрывает ветер ставни,

дождь полночный лупит так,

что порой не слышно грома,

только молнии зигзаг.

А порою так шарахнет

Зевса трехэтажный мат-

рюмки чокаются в кухне,

стены дома дребезжат.

…Под настольным светом ярким,

что давно я не видал,

жизнь моя стоит огарком, вставленным в чужой шандал.

ВОСПОМИНАНИЕ

Я смотрю в небо.

Ты стоишь слева,

ты смотришь вниз.

Парашютист

медленно-медленно

падает с неба,

парашютист.

Купол на синем,

он белей снега,

туг и как парус чист.

Парашютист

медленно-медленно

падает с неба,

парашютист.

Ты говоришь:

—Не корми тебя хлебом,

лишь бы глазеть, эгоист.

Парашютист

медленно-медленно

падает с неба,

парашютист.

Я смотрю в небо,

как смотрят в небыль.

Ты смотришь вниз.

Парашютист

медленно-медленно

падает с неба,

…Парашютист.

БАЛЛАДА О ТРЕХ БАНКАХ

Две жестянки из-под пива, третья—из-под кока-колы

обитают на балконе

заколоченного дома.

Я их повышаю в ранге.

Мне их жизнь давно знакома.

Эти три консервных банки дремлют, под луною нежась. Умывает их росою

утра солнечная свежесть.

Надписи читает солнце,

отражается в их донцах.

Но когда приходит буря-

лупит дождь, срывает ветер черепицу с плоских крыш, понемногу, балагуря

это три консервных банки начинают жить своею

очень-очень странной жизнью,

и за ней не уследишь.

Быстро катят по балкону,

натыкаясь друг на друга,

шума, грохота и звона—

на весь дом, на весь квартал.

Как-то я примолний свете

у одной, что вскрыта плохо,

вдруг отчетливо приметил

зверя страшного оскал.

Загонять другую в угол

и лупить по ней без счета,

и следить за третьей банкой,

что не вдарила едва…

Я их повышаю в ранге.

То —живые существа.

Я стою в окне напротив,

одинокий, несчастливый.

Чтоб лишиться всех иллюзий—

нет на свете лучшей школы.

…Две жестянки из-под пива,

третья—из-под кока-колы.

УНИВЕРСИТЕТ В АЛКАЛАДА Д'ЭНАРЕСЕ

Это есть.

Это тут.

Это здесь.

Вот он трудится

в солнце рассвета—

белый аист

на черном гнезде

над фасадом университета.

Желтый мрамор,

как торт кружевной,

весь в гербах,

барельефах,

латыни.

Европейскою

мягкой весной

тает здание

в солнечной сини.

Белый аист

венчает фасад,

словно знамя живое

планеты.

Будто нет ни ракет,

ни преград —

только весны,

университеты.

Только старых платанов

листва

брызжет туго

зеленой струею,

и пчела,

пробудившись едва,

вдруг пронзает пространство

собою…

Зелень двориков

в роспуске роз,

тень аркад по краям

кружевная,

где мелькает студенческий кросс

и пчела пролетает, мелькая.

А над всем этим — аист.

Как весть

о возможности

воли и счастья.

Это здесь.

Это тут.

Это есть.

В этом мире,

что рвется на части.

В ГОСТЯХ У АНГЕЛ ОСА

Пир начался.

Открыты двери.

И в комнату заходят звери,

сначала пес,

а после кот.

Бывает и наоборот.

Не первый раз я в этом доме,

что Ангелос построил сам.

Он может все. Быть может, кроме

того, чтоб взвиться к небесам.

Он на горе свой дом построил,

на полдороге от небес.

Живут здесь с Ангелосом трое—

сын, дочка и жена Инес.

Здесь изо всех огромных окон,

со всех балконов и террас

ты видишь море так далеко,

что кажется—в последний раз.

Здесь прозвучало столько песен,

здесь прыгал пес, ласкался кот.

Здесь был я счастлив, был я весел. …Бывало и наоборот.

* + *

Я знаю женщину Марию,

и очи у нее такие,

что всем нам мать.

Я видел лошадь редкой масти,

та масть была

в масть просто счастью,

не описать.

По радио я голос слышал,

а в нем вся нежность мира дышит,

да плох прием.

Где этот голос,

эти очи,

где лошадь? Как? Скажи мне, Отче,

без них живем?

КАРТИНКА

Закатное солнце за гору

заходит, как будто за жизнь.

Под арками рыбного рынка

три длинные лампы зажглись.

И в сумерках, синих, как море, всплыла молодая луна.

А море еще прозрачно,

прозрачно до самого дна.

Над синим стеклом мотоботы, недвижен их сонный парад

как раз против рыбного рынка,

где длинные лампы горят.

Здесь осьминоги, лангусты трепещут средь мокрых ставрид. …Смотри же, пока еще видишь! Пока еще рынок открыт.

КАФЕ-БАР «МИФОС»

Как жаль, что не могу побыть здесь с Толей!

На лучшем месте и за лучший столик

его с собою усадил бы рядом.

Не стал бы я рассказывать историй,

была бы мне первейшая награда,

когда б отсюда, с берега залива,

он видел даль и острова вдали

и пил бы кофе, а быть может, пиво.

И море древнее раскатывало б свитки

волн тяжких, как гекзаметр поэта.

Хозяин бара был бы не в убытке.

Мы с Толей просидели б до рассвета.

Я разделил бы с ним тоску по дому.

Не по тому, что есть. А по другому,

какого нет на свете, может быть…

р

ЧАКЫР

Опять луна идет гулять по миру.

И не дает мне спать,

а значит, и Чакыру. Огромнейший овчар

во тьме за мною ходит,

как маятник часов

старинных на комоде.

За дверью Христо спит,

за этой дверью—Златка.

Свет лунный золотит

дверные рукоятки.

Ночной старинный дом. Старинный сад. Ограда.

Опять идем назад

мы из прохлады сада.

За дверью Златка спит,

за этой дверью—Христо. Камин еще горит,

в камине бахнул выстрел. Взметнувшись роем звезд, распалась головня.

Чакыр поджал свой хвост,

он смотрит на меня.

Взгляд желтый неспроста глядит, лишенный речи… Вдруг на дыбы восстал

и— лапы мне на плечи. Чакырушка, мой брат,

что ты поведать хочешь?

Двух лун собачий взгляд

мне смотрит очи в очи.

Стоим как дураки,

освещены луною.

Две статуи тоски

средь спящего покоя.

* »

Я плачу о том, что убит он,

убит он—отец Александр.

И я написал, что убит он,

что взяли его небеса.