Невидимая сторона. Стихи

соль в коробке…

Да что я снова все

перебираю?!

Ведь вечером все тщательно сложил

и снасти приготовил.

Какого ж черта я не сплю и помню—

ко мне в четыре постучится мальчик…

Он встанет раньше,

по тропинке мокрой

он с веслами тяжелыми пройдет

сквозь лес дремучий…

Не знает он названия созвездий,

играющих над головой, над веткой.

Он думает, что я их знаю—все.

Он думает, что я, большой и сильный,

поймаю с ним больших и сильных рыб.

Он хочет знать—зачем река стремится

отсюда к морю? И зачем опять

дождем и снегом падает обратно?

И правду ли сказала бабка Марья,

что люди все на свете помирают,

а если так—зачем они живут?

…Я улыбаюсь в темноте

и малость

свою перед Вселенной ощущаю,

и радуюсь, что горизонт безбрежен,

и мальчикам останутся загадки

великой, капитанской широты.

И забываю все свои печали.

Я должен быть правдивым и простым.

Я вправду должен быть большим и сильным,

поймать хотя б одну большую рыбу…

Стучит весло о раму.

Откликаюсь.

Зажег свечу.

И быстро проверяю—

вот хлеб,

вот нож,

вот спички,

компас,

карта,

соль в коробке…

ЭКСПРЕСС ЗА РУБЕЖ

Россия за окном,

исчерченным дождем.

Березовый колок.

Разметанный стожок.

Пасутся кони.

А стрелочник продрог,

и свернутый флажок глядит вдогоню.

На склон холма,

березками поросший,

легла пороша.

И у подножья

вновь пасется лошадь.

Охранник на посту.

И поезд на мосту

вдруг медлит ход.

Дождь ледяной стекло

колосьями сечет.

Внизу оцепененье ледостава—

река не встала.

Граница впереди.

И странная тоска

вонзает жало.

ГРЕЧЕСКИЙ МОТИВ

Веселый,

который,

приходит в свой дом,

играет с детьми, петухом и котом.

Веселый,

который

не спит по ночам.

А что его мучит—

известно всем нам.

Веселый,

который

когда он один,

он вовсе не весел—

есть много причин.

Веселый,

который

известен всем нам.

Лишь в зеркало глянешь,

тотчас же он там.

ЗИМА В ПИРЕЕ

Тот ветр,

что вздымал Маяковского парус,

упал.

Роскошные яхты у Микролимана

целуют причал.

Мы едем с Олегом на автомашине

сквозь них, как сквозь лес.

И зазывалы из ресторанов

бросаются наперерез.

И вот мы сидим в ресторане «Canaris»,

лангустов печеных едим,

белым вином запиваем закуску,

и осьминог впереди.

По-царски Олег меня угощает.

Следит официант,

чтобы бокалы—полны до края

и на столе —провиант.

Одни в ресторане средь великолепья

зеркал, позолот.

Иллюзий былых отрясает отрепья

парусный флот.

Где наша юность,

палатки меж сосен?

Первой любви—ни следа.

Нет той любви, той страны и тех песен.

Не будет уже никогда.

Пирей. Ни дождя, ни ветра, ни снега.

От Родины—только лицо Олега.

* * *

Поедем в Падую?

Я не был в ней веками.

…Так звезды падают.

И так взлетает камень.

Поехали в Тифлис?

Там НикоПиросмани,

чей герб и чей девиз—

глаза невинной лани.

Поедем в счастье всех.

Я там ни разу не был.

А это просто грех—

жить, не увидев неба.

Поехали туда,

где нас давно заждались

Очаг. Окно. Звезда.

Что смотришь ты в печали?

* * *

Памяти Ф. Г. Лорки

Апрель испанский—

голубой, зеленый.

Морские ветры по бульварам бродят.

Средь площадей и улиц Барселоны

я шел и повторял:

—Смотри, Володя!

Пропахли солнцем, кофе и цветами

дома, балконы, жалюзи, решетки.

И яхта в порт

под всеми парусами

несет свой силуэт, как юность, четкий.

Колумб

встречает с высоты колонны

корабль белый, что идет из Ниццы.

В пролетках лакированных

влюбленных

катают тихо старые возницы.

Тропою тротуаров и бульваров

я шел и шел,

не сознавая цели,

и кофе пил у стоек тесных баров,

и снова выходил на свет апреля,

где птицы всех названий и расцветок

по всем кварталам

пели,

щебетали,

и в пленницах висящих всюду клеток

не чувствовалось грусти и печали.

Смотри!

Торгуют розами цыганки

среди платанов, взорванных листвою.

Ты пережил и Гитлера, и Франко.

Ты здесь,

в Испании!

Так что с тобою?

…Печаль

неотомщенного поэта

была подобна сдавленному стону.

Его глазами

я глядел на эту,

искрящуюся в солнце Барселону.

СОЛНЦЕ РОДИНЫ

Испанский город Авила

за крепостной стеной казался старой маркой, зубчатою такой.

С холма смотрел он тихо

на голубой рассвет,

На то, как речка Рио

уносит ночи след.

По грудь в кустах туманных река текла под мост.

А с моста иностранец

искал остатки звезд.

Щелкал кастаньетой соловей в кустах.

Автобус шел к Мадриду весь еще в огнях.

Я был иностранцем,

на меня Восток

наводил слепящий солнечный зрачок.

ТУРИСТ В МАДРИДЕ

Утром перламутровым Мадрида

из отеля

на тенистый тротуар

улицы Гран Виа

только выйду,

как земной

перевернется шар.

Грянет,

нарастая,

убывая,

так что осознать и не успеть

странная мелодия,

такая,

что ее услышать—

умереть.

Спутаются

годы, судьбы, сроки.

Полицейский глянет,

удивлен —

почему

заплакал одинокий

человек?

Чего лишился он?

Среди банков

и отелей лоска

и безмерной роскоши витрин,

прислонясь к газетному киоску,

что он плачет,

этот господин?

Раздирая

слезные каналы,

что давным-давно позаросли,

будут слезы

стыдно и устало

прожигать асфальт на полземли.

Загудят виски.

И сквозь ломоту,

отирая мокрые глаза,

лишь тогда

я осознаю что-то

отгремевшее, словно гроза.

…Из машины с рупором на крыше,

что промчала с улицы

в квартал,

у дверей отеля я услышу

музыку —

«Интернационал».

В восемьдесят третьем

я заплачу

у всего Мадрида на виду.

Вот о чем

не знал счастливый мальчик

в довоенном

мопровском году.

ночью

Удивлен Владимир Львович, электричество зажглось.

Он задул свечу в шандале—

поживем еще, авось!