Невилл Чемберлен

«Уф! Какая неделя. Еще одна или еще две такие недельки отняли бы целые годы моей жизни. Будет ли все это только войной нервов или просто предварительной ста-дней реальной войны, но нервы нужны очень крепкие, чтобы выдержать все и сохранить здравомыслие и храбрость. Я чувствую себя подобно человеку, ведущему неуклюжего партнера по узкой изогнутой дороге вдоль пропасти. <…> Конечно, слухи, в том числе и нашей собственной секретной службы, все время сообщают информацию «из абсолютно надежного источника» наиболее тревожного характера. Я не знаю, сколько раз нам давали точную дату и даже час, когда немцы войдут в Польшу, и механизм, который должен неизбежно затянуть нас в шестеренки войны, запустится. Все же они еще в Польшу не вошли, и, как всегда, я использую каждый час, который обходится без катастрофы, чтобы внести лепту в медленно накапливающиеся наши антивоенные силы. Возможно, худшее испытание произошло в пятницу <25 августа>, когда в 12.45 мы узнали, что фюрер послал за Гендерсоном в 1.30. Посол хотел знать, о чем мы могли бы уполномочить его заявить. Мы могли лишь ответить, что пока не узнаем, зачем за ним послали, мы не можем предоставить ему ответ; и как только выяснится что-либо новое, то он должен обратиться к своему правительству. После того последовала большая часть периода ожидания. К несчастью, мои люди не могли ничем меня занять, и я сидел с Энни в гостиной, неспособный читать, неспособный говорить, просто сидел бездействовавшим с грызущей болью в животе. Казалось слишком вероятным, что Гендерсону всучат ультиматум и дадут несколько часов, чтобы уехать. Все же час за часом шел, ничего слышно не было, и я начал немного приободряться. Если бы это был ультиматум, то Гендерсон, конечно, был бы уже уволен и позвонил бы нам по телефону до настоящего момента. Наконец Ф. О., усталый от ожидания, дозвонился до Берлина и узнал, что посол провел час с четвертью с Гитлером, получил от него документ, который, как мы могли предполагать, был попыткой вбить клин между нами и Польшей, и что Гитлер убедил его лететь на следующий день с этим текстом домой и предложил предоставить ему самолет для этого. Тем временем Гендерсон посылал отчет своего разговора в двух длинных шифрованных телеграммах. Я получил первую телеграмму за ужином той ночью и счел ее непонятной, но поскольку мне сказали, что вторая не будет расшифрована до полуночи, я отказался сидеть и ждать и лег спать! Следующим утром она была на столе для завтрака, но я позавтракал и прочитал газеты прежде, чем открыть коробку. Наконец я добрался до нее и во время всего вчерашнего дня изучал, пытаясь вместе с Галифаксом и нашими соответствующими чиновниками придумать ответ. Гендерсон не прилетал почти до обеда, Энни приготовила нам ланч к шести, открыла комнаты и затем ушла, в то время как мы обсудили ситуацию. Потом было заседание Кабинета поздно днем, а затем я засиделся до полуночи, переписывая наш ответ.

Это был изнурительный день. Энни, как всегда в критические моменты, была спокойна и весела, и ее спокойствие в таких случаях — неизменная помощь и поддержка для меня. Столько женщин стали бы истеричными или, по крайней мере, взволнованными, но она умеет всегда сохранять холодную голову.

<…> Я полагаю, что заявление, которое мы сделали после заседания Кабинета, показав намерение выполнить наши обязательства несмотря на российское предательство, было важным и, возможно, решающим фактором в развитии ситуации. <…> Я думаю, что теперь мы можем быть вполне уверены, благодаря политике, которой мы следовали с Италией, что она не присоединится к рейху, если Гитлер пойдет войной на Польшу. И Япония была так глубоко потрясена происходящим, что мы можем счесть наши неприятности в отношениях с ней значительно уменьшенными, если не устраненными вовсе. <…>

Относительно предложений Гитлера, вопреки распространенному мнению в Берлине, они не включают в себя предложения мирного решения польской проблемы. Наоборот, они выводят Польшу как вопрос, который будет улажен Германией, и после этого (то есть если мы оставим Германию в покое) Гитлер сделает нам великолепное предложение, которое в действительности будет англо-немецким союзом. Менталитет этого экстраординарного человека был бы невероятен для любого, кто не видел его и не говорил с ним. Я полагаю, что в волнении о перспективе этого англо-немецкого союза, возможность которого открылась для него с новой стороны после стремительного заключения соглашения с русскими, он почти забыл о Польше! Но мы забывать ее не думаем»[513].