Невилл Чемберлен

Связи с Гитлером и Герингом выглядели довольно многообещающими вначале, но в итоге окончились ничем, поскольку Гитлер, по-видимому, увлекся перспективой короткой войны в Польше и последующего урегулирования. Началось все с движений Геринга через нейтралов и приняло форму выражений искреннего желания достичь если не союза, то понимания с нами, вместе с некоторым сомнением относительно того, хотели бы мы сами этого. Мы ясно дали понять наше положение. Мы одинаково мечтали о понимании, но оно должно основываться на уверенности, что политика силы будет прекращена. Корреспонденция, которая была с тех пор опубликована в Белой книге, сопровождалась комментариями от нейтрала Д. (Далеруса. — М. Д.), который летал туда-сюда и поочередно разговаривал с Герингом и Гитлером, с Галифаксом и со мной. Комментарии действительно не пошли дальше дружеских выражений и отчетов о том, что письма были получены с той и другой стороны. Но они произвели впечатление и давали возможность убедить Гитлера принять мирное и разумное решение польского вопроса, а после добраться до англо-немецкого соглашения, которое, как он все время объявлял, было его самым большим стремлением.

Что разрушило этот шанс? Гитлер до этого сознательно обманывал нас, а теперь он созрел для этой схемы? Я так не думаю. Есть достоверные свидетельства, что приказ о вторжении 25 августа был на самом деле отдан и затем отменен в последний момент, потому что Г<итлер> дрогнул. С таким экстраординарным существом можно только догадываться, что там происходило. Но я полагаю, что он действительно серьезно рассматривал соглашение с нами и серьезно работал над предложениями (впоследствии переданными), которые, по его мнению, казались почти неправдоподобно щедрыми. Но в последний момент в нем произошла некоторая перемена — возможно, вызвал ее Риббентроп — и как только он привел свою <военную> машину в движение, он не мог остановиться. Все это, как я всегда и признавал, является ужасной опасностью наличия таких огромных армий в руках параноика. Предложения Муссолини, я думаю, были совершенно подлинной попыткой остановить войну, но не по альтруистическим причинам, а потому, что Италия не в силах войти в эту борьбу и, чрезвычайно вероятно, попадет в беду, если другие ее к этому подтолкнут. Но все было обречено на неудачу, Гитлер к тому времени не был готов протянуть нам руку, если не мог получить, что хотел, без войны. А мы не были готовы это ему отдать.

Что касается французов, то мы пережили тяжелое время, пока боролись с ними. Мы хотели, чтобы наш ультиматум истек в полночь в субботу (с 1 на 2 сентября 1939 года. — М. Д.); они потребовали еще 48 часов. Ты видела то, что произошло в итоге. Наши послы объявляли о войне в разное время. Мы предъявили наш ультиматум, они пододвинули свой, палата общин успокоилась, и министры-мятежники притворились, что никогда не намеревались бунтовать. Таким образом, война началась после короткой обеспокоенной ночи. Только то, что в таких случаях мозговая активность в три раза превышает ее обычный ритм, позволило мне провести свою передачу по радио, сформировать военный Кабинет, встретиться с палатой общин и отдать предварительные приказы в то ужасное воскресенье, которое, как сообщает мне календарь, было ровно неделю назад.

С тех пор, хотя со мной случались многие ужасные неприятности, особенно в течение одной бессонной ночи, но напряженность все-таки уменьшилась. У меня даже иногда находится время, час или чуть больше, когда мне почти ничего не нужно делать.

Жалко, что наши нервы, равно как и наше время, нужно было потратить на предупреждения о воздушном налете, которые оказывались ложной тревогой, но я предполагаю, что нужно ожидать подобного. Мы теперь будем вариться на медленном огне, постепенно переходя к обычной практике ведения войн.

Между тем Польша сдается намного быстрее, чем наши люди ожидали, но на Западе война, можно сказать, еще не началась. В течение некоторого времени стало более очевидным, что немецкий план состоял в том, чтобы сделать предложение о перемирии, как только они закончат свою Восточную кампанию, и они не сделают ничего, что бы подвергало опасности ее успех. Теперь я вижу, что Геринг запустил эту идею, сопровождаемую, как обычно, оскорблениями, хвастовством и угрозами. Наш первый ответ — объявление о военных приготовлениях на следующие три года. Затем я пойду встречаться с Даладье. Он готов приехать сюда снова, и думаю, что момент для мягкого движения с моей стороны наступил.

Одно только мне удобно. Когда война еще не была реальностью, я чувствовал, что был обязан проводить свою политику. Сегодня положение изменилось. С началом войны полдюжины человек могли бы занять мое место, и я не вижу, что у меня есть какая-то конкретная роль, пока мы не придем к обсуждению мирных условий, а до этого еще может быть далеко.