Невилл Чемберлен

После короткого ожидания нас повели в Коричневый дом выше по горе. Вход в дом находится на другой стороне и выходит на своего рода террасу, с которой лестничный пролет спускается к дороге. Половину пути вниз проделал фюрер, без шапки, одетый в пиджак цвета хаки тонкого сукна с красной повязкой со свастикой на ней и военным крестом на груди. Он носит черные брюки, такие, какие мы носим вечером, и черные лакированные шнурованные туфли. Волосы у него каштановые, не черные, голубые глаза и довольно неприятное выражение, особенно в расслабленном виде, в целом, он выглядит совершенно непримечательным. Ты никогда не заметила бы его в толпе и приняла бы за маляра, которым он однажды и был. После некоторых слов приветствия он проводил и представил меня многим людям, среди которых я только выделил генерала Кейтеля, моложавого умно выглядящего военного с приятным лицом.

Мы вошли в дом и прошли через пустую небольшую комнату в знаменитую палату или скорее зал, один конец которого полностью занят обширным окном с видом на Зальцбург при великолепной погоде, но в этот день были видны только долина и основания гор. В противоположном конце было небольшое возвышение, на котором большой круглый стол накрыли для чая, в то время как около окна был второй стол для других чиновников. На стенах было много картин старых немецких и итальянских живописцев. Позади меня была огромная итальянская обнаженная скульптура!

Мы сели, я, затем Гитлер с переводчиком с другой стороны. Г<итлер> казался очень застенчивым и особенно не расслаблялся, в то время как я пытался вести светскую беседу.

Я. Я часто слышал об этой комнате, но она намного больше, чем я ожидал.

Г. И это вы, у которого имеются большие комнаты в Англии[429].

Я. Вы должны приехать и увидеть их сами через некоторое время.

Г. Должно быть, это вызовет демонстрации неодобрения.

Я. Хорошо, возможно, было бы мудрым выбрать другой момент.

В этот момент Г. позволил себе слабо улыбнуться.

После того как мы закончили пить чай, Г. спросил резко, какую процедуру общения я предлагаю. Я не хотел бы видеть двух-трех людей при нашем разговоре. Я ответил, что, если это будет удобным, я предпочту беседу тет-а-тет.

Вслед за этим он поднялся. Он, я и переводчик оставили эту комнату и пошли наверх через другой длинный зал с большим количеством картин (еще больше обнаженных натур), пока не пришли в его собственную комнату. Она была абсолютно лишена украшений. Не было даже часов, только камин, маленький столик с двумя бутылками минеральной воды (попить он мне не предложил), три стула и диван. Здесь мы сидели и говорили в течение трех часов.

По большей части Г. говорил спокойно и низким голосом. Я не видел и следа безумия, но иногда он становился очень взволнованным и изливал негодование в адрес чехов так, что несколько раз я должен был останавливать его, чтобы у меня был шанс понять то, о чем он говорил. Я скоро увидел, что ситуация была намного более серьезной, чем я ожидал. Я знал, что его войска, солдаты и самолеты были готовы атаковать и только ожидали одного его слова, было ясно, что должны быть приняты быстрые решения, чтобы ситуация была спасена. Один раз он, казалось, говорил, что выступил бы против чехов сразу, я возмутился этим высказыванием, потому что не понял, зачем тогда он позволил мне проделать весь этот путь, и что я потратил впустую свое время. Он успокоился тогда, сказал, могли я уверить его, что британское правительство приняло бы принцип самоопределения (который не он предлагал), и тогда он был готов обсудить его дальнейшие действия. Я сказал, что не могу дать такую гарантию без консультации (Кабинета. — М. Д.). Мое личное мнение таково, что в принципе меня мало волнует, будут ли судетские немцы в рейхе или вне его согласно их собственным пожеланиям, но я видел огромные практические трудности в плебисците. Я должен был прервать наш разговор теперь, возвратиться, провести необходимые консультации и встретиться с ним снова. Это возможно, сказал он, но я очень сожалею, что вам придется совершить две поездки. Однако в следующий раз я приеду, чтобы встретить вас где-нибудь под Кельном. Я спросил его, какая тем временем будет сохраняться ситуация, и он обещал не отдавать приказов выступить против чехов, если, конечно, какой-нибудь возмутительный инцидент не форсирует события.

На пути обратно он был намного более сердечным, чем когда мы поднимались. Он спросил, во сколько я должен буду уехать, чтобы показать мне живописные красоты этого места утром, и когда я сказал, что должен уехать рано, так как промедление угрожает жизням людей, он сказал: о, хорошо, когда все это кончится, вы должны возвратиться, и я возьму вас в свой чайный домик наверху горы.