Невзгоды по наследству

Мишка посопел немного и, насупившись, молча вышел из дома.

Злость на мать не проходила ещё долго. Какими бы убедительными и оправдательными не прозвучали её слова, его отношение к ней перестали быть прежними. Какая-то невидимая черта пролегла между ними. Он не хамил и не грубил матери, по-прежнему послушно исполнял все её поручения по дому, на все вопросы отвечал ровно и спокойно, но уже не улыбался мило в ответ и не отвешивал шутливых комплиментов. Сомнения закрались в душу. Невозможно было одним днём избавиться от тех знаний истории, которые вложили в него советские книги.

– И сколько их было всего? – после затянувшейся паузы напомнил о себе Михаил, вновь шагая за отцом.

– Кого?

– Ну, раскулаченных этих…

– Много. Но тебе лучше у матери спросить об этом.

– Спрошу.

Они опять замолчали и шли долго, не разговаривая.

– До Шайтана пойдём, или затишок какой присмотрим, где рыбка водится? – нарушил молчание отец.

– Тебе лучше знать, ты ж у нас Сусанин, – подковырнул Михаил отца. – Веди, куда нацелился.

– Тогда дойдём до скалы, где я рыбачил в те времена, когда бараки строил. Под камнем в те годы водилась всякая рыба – и язь, и окунь, и щука.

– Ты решил показать мне бараки, которые построил в молодости?

– Хотел посмотреть, что от посёлка осталось. На базаре знакомого как-то встретил, так он сказывал, будто на месте селения одни развалины виднеются.

– А что вдруг потянуло тебя развалинами полюбоваться? Или надеешься клад отыскать?

– Дурак ты, Мишка, всё-таки, хотя и вымахал выше меня ростом. Разве можно любоваться пепелищем людского очага? Можно ли радоваться разрушенному гнезду? Удивляюсь я, как могла появиться такая паскудная мысль в твоей зрелой голове?

– Об этом я как-то не подумал, – чистосердечно признался Михаил. – Прости.

– А ты, сынок, научись не путать местами язык с мозгом, тогда и прощения просить не придётся.

– Не понял?

– Что тут непонятного? Сначала подумай хорошенько, а потом давай волю языку. Так-то вот. А вообще-то, по правде говоря, засвербело у меня побывать в том месте, откуда начиналась просека всей моей жизни. Повспоминать, поразмышлять у костерка, заодно поучить тебя уму-разуму, да поведать о том, чего ты ещё не знаешь. Нужно успеть раскрыть перед тобой все семейные тайны. Это не прихоть, это долг каждого родителя перед своим чадом. Каждый человек должен знать свое родословие со всеми подробностями. По крайней мере я так понимаю. Ты вот после службы морской взовьёшь хвост трубой и умчишься в неведомые края. Ничего другого не останется мне, как вспоминать лишь, что сына моего Мишкой звали.

– Слова у тебя какие-то заунывные, батя, – усмехнулся Михаил. – Ты же сам недавно сказал, что ещё не стар и крепок. Думаю, не раз ещё поудим рыбку, поразмышляем о жизни.

– Может и не стар, может и поудим ещё. Только вот вряд ли подвернётся случай сходить в Шайтан. Один-то я не осмелился бы сунуться сюда даже сейчас. Места здесь глухие, опасно одному. Случись что со мной – никто не поможет. А навестить это место я просто обязан.

– Почему?

– Не торопись вопрошать, а торопись слушать, – ответил отец загадочно и умолк надолго.

До Шайтан-скалы они добрались во второй половине дня. Пока шли, несколько раз останавливались на привал. Жара взмыливала им спины, пот застилал лица, с упорным постоянством одолевали комары-кровососы. Отец не выдерживал первым. Он сбрасывал на землю рюкзак, снимал потную рубаху, затем подходил к воде и с какой-то яростью плескался в ней. Михаил заходил в реку ниже по течению, швырял воду пригоршнями в лицо и на грудь, не взирая на то, что был одет, и громко постанывал от блаженства.

Скалистый берег, до которого добрались Кацаповы, был высок и недоступен для подъёма. Нагретый жаркими лучами солнца, камень источал тепло, как стена хорошо протопленной печи.

– Вот здесь я и удил по вечерам, – с ностальгическим оттенком в голосе произнёс отец, снял рюкзак с плеч и поставил на землю. – И мечтал о будущем.

– Значит, здесь и поставим наш вигвам.

– Как ты сказал? – переспросил отец.

– Вигвам, говорю, поставим, – улыбнулся Михаил. – Так индейцы хижину свою называют. Большой шалаш по-нашему.

– А-а, – протянул отец. – Как юрта у якутов, значит?

– Примерно. Разве ты не слышал об индейцах?

– Нет, и ни к чему мне знать о них.

– А зря, – сказал Михаил. – Удивительный народ. С какой отвагой и самопожертвованием эти люди боролись за свою свободу и независимость! Читаешь и поражаешься их смелости и отваге.

– Э-э, индейцы, – презрительно проговорил отец. – Вот как бьётся русский мужик за свою землю – твоему индейцу и представить трудно! Ежели ты ещё не усвоил, то я тебе скажу: ни один из существующих на земле народов не наделён от природы такой храбростью, как русский. За всю свою историю он не проиграл ни одной крупной битвы. И восхищаться надо не каким-то индейцем, а простым русским мужиком.

– Тут я с тобой согласен, – сказал Михаил. – Храбростью и смекалкой русского солдата восторгаются даже вражеские генералы. Только вот русские командиры, к сожалению, не всегда ценят по достоинству своего солдата и не берут с него пример.