Незабываемые дни

— Гм… при загадочных обстоятельствах взорваны два паровоза. Потерпевшие эшелоны стоят. Угроза затора. Просьба немедленно помочь. О-о, это я понимаю, просить начал! Ну что же, раз просит, окажем помощь. Ну что же… прощаясь, я еще раз прошу и господина Заслонова и вас, Штрипке: все меры принимайте, поднимайте паровозы. Поднимайте!

— Поднимем, господин комендант.

— Я не сомневаюсь.

Выйдя из комендатуры, Заслонов дал полную волю своим чувствам. На душе было радостно, хоть пускайся в пляс. Он шел, как подхваченный крыльями. И все, что давило его душу, угнетало последние дни — вести с фронтов, враждебные, исподлобья взгляды рабочих, опротивевшая фигура Штрипке, его бестолковые порой распоряжения,— все это как бы перестало существовать. До глубины души волновала и радовала мысль: «Значит, началось. Лишь бы хорошо начать, а там рубанем еще, так рубанем, что будет тошно вам!»

Было уже темно. Городок притих, готовясь ко сну. Доски тротуара гнулись, качались под ногами.

На душе у Заслонова было легко, весело.

И даже когда возле самого плеча просвистело что-то и, звучно шлепнувшись о забор, покатилось по тротуару, он не испугался, не удивился. Поднял черный комок с тротуара, посмотрел, положил, по старой мальчишеской привычке, в карман. Улыбнулся: «Наш уголек, деповский. Вот черти мазутные, добром бросаются».

И еще более веселая мысль: «Значит, рубанем, если бросаются. Сердце не уголь, не остынет. Однако кто бы это мог?»

Осмотрелся. Несколько знакомых хат. Ближе всех хата Чмарутьки.

«Однако нехорошо так. Несерьезно, товарищ Чмарутька. Не стоит ненависть человеческую на мелочи разбрасывать».

Когда вошел в квартиру, бабулька встретила его не совсем приветливо:

— Гости там у вас…

— Если гости, то хорошо.

А гостья уже выбежала навстречу:

— Нехорошо, нехорошо заставлять гостей так долго ждать. Я уже с полчаса сижу, жду вас.

— Что же, Люба,— а это была она,— мы с вами встречи не назначали, так что и обижаться на меня нет оснований.

— Как вам не стыдно так разговаривать с девушками? Это невежливо.

— Ну, не обижайтесь. Видимо, вы хотели что-то сказать мне?

— Хотела, а теперь не скажу, если вы такой гордый.

— Я совсем не гордый…—подделываясь под ее легкомысленный тон, проговорил он,— можете говорить.

— Я вот недавно ее видела.

— Кого?

— Разве не знаете? Надю Конопельку, вашу хорошую знакомую. С неделю тому назад видела ее в' городе. Неужто не заходит к вам?

— Нет, не заходит.

— И люди же вы! Тоже гордая. Это же надо, о вас и о Хорошеве слушать не хочет. Не поссорились ли вы, случайно?

— Может быть, и поссорились.

— Жаль, жаль. Почему же ей не заходить? И вам было бы веселей, и нам. Даже Кох заинтересовался Надей.

— Надей?

— Надей, конечно. И ее отцом. Когда я рассказала, что она дочка лесника, он так удивился и говорит: «Ого-о!»

— Так, та-а-к, Любка…—проговорил Заслонов, не зная, как отвязаться ему от этой девушки. И вдруг спросил: — Как это вы надумали зайти ко мне? А может, кто-нибудь послал?

— Я и сама собиралась несколько раз зайти, даже заходила, но вас трудно застать.

— Ну?

— А тут еще Кох спросил у меня о вас, как живете, у кого, хорошо ли живете, имеете ли в чем нужду, есть ли у вас знакомые?

— Вот это приятно… Не знал о такой заботе.

— Поэтому и зашла к вам.

— Ну, благодарю вас, Люба, что навестили. Поблагодарите также Коха за внимание ко мне.

— Нет, он сказал, чтобы я не говорила вам о его совете проведать вас.

— А что тут такого? Я очень благодарен за такую заботу.

— О-о! Он очень внимательный человек!

— Спасибо, Люба, еще раз спасибо*

Любка повертелась перед зеркалом. Игриво глянула на Заслонова:

— Неужто не проводите меня до дому? Теперь на улице и на хулигана можно нарваться.

— Ну, как я отважусь пустить вас одну? Но Ганс еще, не ровен час, приревнует?

— Нет… Он человек спокойный.

Заслонов шел с ней по улице, через силу заставляя себя вести веселый, легкомысленный разговор с никчемной и пустой девчонкой, которую он и раньше всегда называл балаболкой. Она тараторила без конца, рассказывала о девчатах, о каких-то хлопцах, о недавней вечеринке и молола, молола всякие глупости, даже голова разболелась у Заслонова.

Наконец распрощался с ней.

Остановился возле хаты Чичина и, войдя во двор, решительно постучал в окно.

— Вызываю по срочному делу в депо! — умышленно громко проговорил Заслонов, и, когда Чичин вышел из дому, он уже тише добавил: — Чтоб не очень беспокоить чужие глаза, пройдемся в депо, будто по служебным делам.

Идя глухими переулками, приказал Чичину:

— Срочно сообщите Конопельке, им, видимо, серьезно заинтересовались в гестапо.

— А что такое?

Заслонов рассказал о визите Любы.

– О Конопельке, Константин Сергеевич, беспокоиться не нужно. Все уже сделано, и он сейчас в полной безопасности. Что вас еще интересует?

– О паровозах слыхал?

– Слыхал. Два. Работа аккуратная,

– Как теперь арсенал наш?

– Гудит. На полный ход. Свой тол мы пустили весь в работу. Обещал Мирон подбросить в ближайшие дни, у него есть еще запасы.

— Эти штучки пока что пускайте, но чтоб не слишком густо, а то сразу заподозрят. И по тем адресам пошлите, о которых я говорил.