Незабываемые дни

— Перед тобой, неуч, командир конно-партизанского летучего отряда «Вихрь» сам Байсак.

— Тогда дело другое…— с плохо скрытой иронией ответил Андреев.— С партизанами приятно встретиться,

— А вы что за люди?

— Мы… тоже партизаны.

— Какого соединения?

— Скажем…— на минуту запнулся комиссар, но решительно добавил:— Из соединения Соколича.

Байсак нахмурился.

— Что за Соколич? Не знаю такого, не слыхал…» Что не слыхал, то не слыхал. Сомик, на стол! — скомандовал он ординарцу, и тот забегал. Остренькая лисья мордочка, носик, как шило, все время были в движении.— Алена! — строго обратился Сомик к хозяйке.— Ты посмотри, может, сыры у тебя какие-нибудь припрятаны, масло, яички?

— Овдовели куры, мой хлопец, и твоя это работа была, ты сам спьяну петуха подбил, когда заезжали прошлый раз.

— А и вредная ты, тетка! Никак того петуха не забудешь. Ну ладно, накрывай стол, да побыстрей!

Он куда-то смылся на несколько минут, видно на соседские дворы. Тот, кого звали Сычом, чистил парабеллум и время от времени бросал хмурые взгляды на Надю, на Андреева.

— Эй ты, стрелок, бросай пистолет да садись за стол! Еще колено себе прострелишь, осрамишься перед девчиной, — крикнул ему Байсак.

В хату вбежал Сомик, начал расставлять на столе! закуску и вдруг хлопнул себя пятерней по лбу:

— А про главное и забыл, вот память куриная! Молнией метнулся из хаты, и не успел еще простыть его след, как он уже торжественно входил в комнату, неся в обеих руках по хорошей литровой бутылке. Лицо сияло, как зеркало под солнцем, а носик жадно втягивал воздух, аж трепетали ноздри.

— Во, товарищ начальник, прямо из-под коровки. Такой первачок, что если бы Гитлер учуял, так на всю империю плюнул бы, чтоб попробовать. Заде-е-ристый, доложу я вам, как и полагается для товарища командира.

— Ну, ну, выхваляйся! —пробормотал Байсак, опытным взглядом прищурясь на бутылки.

— Алена, рюмки, а начальнику кружку! Замявшись на минуту и глянув на незнакомых, Байсак пригласил их:

— Садитесь с нами, па-а-ртизаны, выпьем для знакомства!

Андреев и Надя отказались:

— Мы только что пообедали, на нас не обращайте внимания.

— Ну что ж, была бы честь предложена. Нет у меня такого обычая, силой угощать.

Надя с комиссаром вышли в другую половину хаты.

— Ну и типы, Александр Демьянович!

— Из диких, видно,—проговорил комиссар.

— Не нравятся мне вояки эти. Больше с самогоном воюют.

— Вот мы с тобой и присмотримся к ним поближе, что за люди, чем они дышат.

В комнату вошла хозяйка хаты, тетка Алена.

— Я постелю вам, отдыхайте. Этих чертей не переждешь, как начали, так до рассвета не угомонятся.

— А что они делают?

— Пьют, жрут.

— И часто они бывают у вас?

— Раньше часто, но последний месяц куда-то исчезли. Мы уже надеялись, что избавил нас бог от таких воинов-защитников, которых нужно остерегаться, как самих немцев.

В хату вошел старый крестьянин, очень взволнованный, все божился, жаловался, упрашивал хозяйку:

— Сходи, Алена, к Байсаку, пусть прикажет своим… Разве так можно, последнюю телку со двора.

У нас до сих пор по закону, по раскладке… А теперь одно своевольство? Сходи к нему.

— Не пойду, дядька, и не проси. Или ты не знаешь его?

— Ну, давай вдвоем сходим.

— Вот прицепился. Ладно, пойдем.

Через несколько минут тетка выскочила как кипятком ошпаренная.

— Говорила ему, чтоб не ходил. Пусть она, эта телушка, сгорит, такое унижение терпеть.

Сквозь дверь слышались возня, матерщина. Кто-то выкрикивал:

— Вон, пока не пристрелил! Ишь ты, моду взяли. Мы за вас кровь проливаем, гады, а вы еще недовольны… Пошел, пошел, не задерживайся!

— Сыч разошелся. А Байсак молчит, сопит только да пьет… Не любит, когда жалуются…— тихо проговорила хозяйка.— Вы отдыхайте, а я немного покараулю, как бы хату не подожгли с пьяных глаз.

Байсак продолжал пить. Выпьет кружку, упрется ладонями в щеки и все о чем-то думает, поглядывая на Сыча, подмигивая порой Сомику.

— Сомик!

— Слушаю, товарищ начальник! Может, огурчиков?

— Глупости огурцы. И мы с тобой глупость, Сомик. Пыль мы, можно сказать, с тобой. И я и ты.

— Не согласен я с вами, товарищ начальник. Ну пусть я при лошадях, — служба, конечно, пыльная, но и не хитрая: коням овса, себе что попадется, ну и о вас моя забота, чтоб сыты были. Но у вас команда зато, вы начальник, у вас вон какие дела! Какая же тут пыль?

— Не понимаешь ты меня, Сомик. Пыль и есть мы с тобой, пыль космическая.

— Может, оно вам и видней. А по-моему, так оно выходит, что должны мы с вами немцев этих в пыль превратить. Как ты, Сыч, смотришь на это?

— Не ты ли превратишь?

— Я не я, а все мы вместе.

– Вместе… Вояки! Коням хвосты чистить и то не управляешься.

— А кто немецкого часового убил, когда убегали? А машину подорвал с офицерами? А в полицейскую управу гранату бросил?

Сомик говорил быстро-быстро и после каждого во-* проса стучал по столу рукояткой нагайки, с которой никогда не расставался. Тихо дребезжали стаканы, подскакивали стеклянные рюмки.

Сыч глядел на него тяжелым, немигающим взглядом. И от этого взгляда Сомик кипятился еще больше.