Незабываемые дни

— А как произошло? Налетели, схватили, связали и меня убить хотели. Спасибо добрым людям, соседям, спасли, спрятали. Я так напугалась, что и теперь дрожу. А что с ним — не знаю, лежат, видно, его косточки где-нибудь в лесу, неприбранные, земелькой не прикрытые. А Сы-ы-монка мой, а дороженький… а вот же тебе за твою верную слу-уж-бочку…—тетка Ганна не скупилась на краски и причитала так, что у слушавших ее полицаев мороз пошел по коже. Немцы сочувствовали, обещали даже помощь, советовали написать заявление.

Но тетка Ганна отказалась:

— Нет, нет, не нужно, еще узнают партизаны, убьют, со света сживут. Ей-богу, сживут! — И тетка Ганна снова зашлась от плача. Да так, что начальник волостной полиции не вытерпел:

— Тихо ты, баба! Только непорядок наводишь. Шла бы уже домой.

А она голосит, причитает, хоть ты беги из полиции. С облегчением вздохнул начальник полицаев, когда Ганна отправилась наконец домой.

6

Чмарутьку знали все как человека с фантазией.

Одни звали его хитрецом, другие вралем. Он и в самом деле мог такое отколоть, что не докопаешься, где начинается вранье, где кончается правда. Любил человек поговорить. Знал сотни разных историй, неслыханных былей и небылиц. И когда его называли брехуном, хитрецом, то не вкладывали в эти слова ничего порочащего, обидного для Чмарутьки,

Звали его еще, в минуты веселья, князем, Разойдясь, он никогда не называл свое жилье хатой, а торжественнo приглашал приятеля или собеседника!

– Не зайдешь ли, братец, в мой дворец?

А свой небольшой садик при хате с важностью называл парком. В «парке» была одна груша-дичка, несколько рябин — для красоты, как говорил Чмарутька, да густо кустилась малина, разросся вишняк, в самой чаще которого Чмарутька построил беседку. В ней летом по выходным дням все потомство Чмарутьки сидело за праздничным самоваром. В самом конце «парка» стояло небольшое полусгнившее строеньице, окруженное клениками-самосейками, — не то бывший амбарчик, не то баня, если судить по куче золы и угля, давно поросшей крапивой. Строение это Чмарутька громко именовал флигелем и иногда, в жаркие дни, когда слишком донимали мухи в хате, отдыхал в нем.

Вся эта усадьба — и «дворец» и «флигель» — когда-то была дана Чмарутьке горсоветом в полное его распоряжение, так как на деповских путях не хватало старых, отслуживших свой срок вагонов для размещения многочисленного потомства Чмарутьки. Там в вагоне без колес он жил до Октября. И если князья попадались до революции, то Чмарутька почувствовал себя князем только после нее.

Но не потому называли его князем.

Обычно, когда Чмарутька рассказывал о чем-нибудь старом, давнишнем, он всегда начинал:

— Это, брат ты мой, было еще до того, как обручились мы со своей княгиней.

— Это с женой, значит? — спрашивал какой-нибудь наивный слушатель.

— Ну а с кем же еще? Был я тогда дровокладом. Это не то что теперь, не работа нам, а забава,—говорил он временами молодым рабочим угольного склада.— Попробовали бы вот корзинами уголь на паровозы носить, тогда узнали бы, что это значит. А в мое время и угля было маловато, паровозы ходили на дровах. Пока накладешь тендер, руки аж горят. Что ни говорите, а дровоклад — это, брат ты мой, важная специальность, без нее не поедешь, будь хоть ты механиком-размехаником…

— А как с княгиней?

— А ты слушай! Сваталось к ней много народу. Телеграфист даже один. Лакей начальника — в особом вагоне с начальником дороги ездил — и тот приставал! выйди да выйди за меня замуж. Что ни говорите, а соперник был сурьезный, подарки делал и все такое прочее. Подъезжал все… Но и я не лыком шит.

— А как вы ухаживали, дядя Чмарутька?

— А ты не перебивай. Ухаживал, как все добрые люди… То ей дровец березовых подброшу, поленце в поленце, аж гудят. То лучинок нащеплю, щепочек соберу или бересты на растопку, чтобы ручек излишне не портила возле печки. Так и победил всех своих супротивников.

«Мне,— как-то говорит она,— не нужны никакие там князья, ни лакеи, хочу быть супругой этого чистого пролетария».

— Это про вас так княгиня?

— Известно, не про тебя, брат ты мой!

— А вы не обращайте, дядька, внимания на этого шалопутного! — вмешивались другие хлопцы.—Расскажите еще, как вы с самим царем разговор имели.

— Да что там рассказывать! — отмахивался Чмарутька.— Пустячный разговор был у меня с императором.

Рассказ давно надоел и самому рассказчику, но после настойчивых просьб слушателей он повторял его, всегда в новом варианте, с самыми неожиданными ходами и поворотами.