Незабываемые дни

Трудно Мишке разобраться в том, что творится здесь, что происходит с ним самим, что происходит с инженером. Одно ясно для Мишки: был он, Мишка, советским человеком, таким и останется до конца. Замучают? Могут замучить. Страшно это, жутко. Но сколько славных людей погибло мучительной смертью! Их расстреливали, сжигали в топках паровозов, душили на виселицах, в казематах, а люди вспоминают их всегда как великих героев и будут вечно вспоминать, пока существует на земле жизнь. И живут герои долгую, долгую жизнь, известные всему миру. А вот эти палачи, которые сегодня издеваются над тобой, подохнут, и через год, другой исчезнет память о них.

— Так ты скажешь наконец, кто послал тебя?

— Может, и скажу… Партия, народ меня послали!

— Партия? О-о… так все говорят… Ты такая пылинка, что и не заметят тебя. Кто это будет тобой заниматься, если вас, таких молокососов, миллионы?

— Партия каждого видит. Она и послала меня. Она послала меня через дядю Костю…— не говорил уже, а мечтал вслух Мишка, представляя себя и в самом деле одним из солдат, пусть еще маленьким, но боевым солдатом, которых посылают на суровую, беспощадную борьбу с заклятым врагом.

— Дядя Костя, говоришь? — даже растерялся немного от неожиданности комиссар гестапо. Если во время допроса его подозрения в отношении инженера начали колебаться, то теперь им с новой силой овладела ставшая уже неотвязной мысль. Нет, не простой человек инженер Заслонов. И хотя его поведение, манера говорить, сдержанность, молчаливость, неизменная корректность в отношениях с начальством и говорили о нем как о человеке скромном, которого, казалось, ничто не интересовало, кроме его непосредственных служебных обязанностей, и хотя к нему очень враждебно относились русские рабочие, все же он оставался загадкой для комиссара гестапо. Почему так горят его глаза, когда задаешь вопросы этому пареньку, почему он весь как бы замирает, когда Кох бьет преступника, отчего дрожат пальцы его рук? Может, просто боится за себя, боится пыток? А может быть…

Мысли разбегаются у Коха, голова идет кругом. Недоволен собой Кох. У него, определенно, нет способности сосредоточиться, направить свои мысли в одном направлении и нитку за ниткой распутывать клубок. О чем-то вспомнив, он спрашивает:

— Ты комсомолец?

— Да, комсомолец…— безразлично отвечает Миша. Зачем ему скрываться, зачем отказываться от того, что было таким светлым и радостным в его жизни, что напоминало крылья, на которых летел он навстречу жизни? Только-только расправил он свои крылья! Зачем же таиться перед этим гадом? Да, он комсомолец, и он умрет, как умирали когда-то комсомольцы в гражданскую войну, как умирали комсомольцы в трипольских омутах Днепра… Страшно умирать, но если уж приходит смерть, то как бы ему хотелось повторить славный подвиг Саши Тышкевича, бросившего гранату в машину с эсэсовцами. Это было где-то под Жлобином, но слухи о его подвиге долетели и сюда в городок, о нем говорили все, комсомольцы и некомсомольцы. Саша был моложе его… Чем же он, Миша, хуже его? Да, он комсомолец.

— Может быть, скажешь, что ты коммунист?

— Коммунист? — вдумывается Мишка в это давно знакомое слово, которое стоит в первом ряду самых близких и самых дорогих слов: Родина, свобода, революция, Ленин, комсомол… Родные слова, вошедшие в сердце, как слова: мать, отец. Есть еще слово «любовь». Любовь к Родине… Как светлый луч промелькнули эти слова в мыслях Мишки, легким крылом прикоснулись к оцепеневшему сердцу, и оно встрепенулось, будто ожило. Так тепло-тепло стало на сердце, а зажмуренные глаза видят далеко-далеко, все просторы Родины, ее бесчисленные города, миллионы ее людей, сердца которых бьются в лад, мысли их об одном: смерть врагу!

Смерть врагу!

А кто-то душит за горло, бьет головой о стену.

— Отвечай, когда с тобой разговаривают! — с пеной на губах кричит озверелый палач, ухватившись за Мишины плечи.

Как плохо, что связаны руки. Размахнуться бы изо всей силы, отшвырнуть бы от себя эту отвратительную гадину, которая ворвалась в светлые мысли.

— Что ты хочешь от меня, палач?

— Я спрашиваю, ты коммунист?

— Не все ли равно тебе? Я коммунист, а ты кто? — И Миша, напрягая последние силы, уже не спрашивает, а кричит на этого выродка в мундире: — Ты кто? Откуда, из какой поганой норы вылез ты, проклятая гадина? От тебя смердит уже трупом, ты ждешь своей очереди, чтоб тебя закопали, как дохлого пса. Напрасно стараешься, я ничего не скажу, что тебе хочется услышать от меня…

Забыв обо всем, мял, душил податливое тело ошалелый Кох. Заслонов приподнялся было на ноги, дюжие жандармы вновь посадили его на табуретку, больно нажали на плечи.

Вытирая вспотевший лоб и залпом выпив стакан воды, раскрасневшийся Кох люто глянул на Заслонова:

— Теперь ты узнал его?

— Да, узнал.

— Сразу бы так сказал, а то я должен тратить время на эти дурацкие разговоры.

— Ваша правда, господин комиссар, умными бы я их не назвал,

— Об этом после. Кто он?

— Он? Советский юноша.

— И только?

— Этого достаточно. Чего же еще вы хотите?