Незабываемые дни

Штрипке явился. Вернее, его привели под руки два офицера. Следом бежала растрепанная немка — смазчик сразу узнал в ней вчерашнюю расфуфыренную особу, у которой он спрашивал о времени.

Она едва успевала за мужем, бежала, спотыкалась, кричала:

— Я не позволю! Я не позволю!

— Что вы не позволите, мадам? — нахмурившись, спросил Вейс.

— Я не позволю издеваться над больным человеком. Вы взгляните на него. Вы поговорите с ним. Что вы сделали с моим мужем? Я пойду к министру, я буду жаловаться фюреру! — И женщина, едва стоявшая на ногах, истерически зарыдала.

— Вы жена почтенного Штрипке?

– Уже двадцать лет, как по милости господа…

— Когда вы приехали?

— Боже мой! По его телеграмме. Вчера.

— Однако успокойтесь, мадам. Видите, здесь не женские дела. Отведите мадам на квартиру… Что с вами, Штрипке? — наконец взглянул Вейс на шефа депо.

Тот стоял безучастный ко всему. Глаза его светились каким-то лихорадочным светом, который, казалось, вот-вот погаснет. Наконец взгляд Штрипке остановился на разрушенной водокачке, и он вдруг ожил, загорелся,

— Вода! Вода! — сначала шептал он, потом ошалело крикнул: — Тут стояла водокачка! Я спрашиваю вас, шволячи, куда делся мой бак?

Он обвел всех помутившимся взглядом, умолк, ссутулился и тихо заплакал:

— О, ты приехала, моя старая, добрая жена! Плакал и растирал слезы по сморщенному лицу. Вейс нахмурился. Офицеры молча переглянулись, кое-кто горестно покачал головой.

— Отведите его в городской госпиталь. Видите, с человеком несчастье…— Вейс многозначительно покрутил пальцем над собственным лбом.— Позовите этого русского инженера, временно поручим ему заняться депо,— приказал комендант. Один из офицеров бросился к группе рабочих, чтобы при их помощи найти Заслонова. Но инженер был неподалеку и, заметив, что его ищут, сам пошел к коменданту.

Не успел он сделать несколько шагов, как увидел Коха, бежавшего с группой жандармов ему наперерез. Вид у Коха был необычный. Он, видно, лазил где-то на пожарище, продирался через разбитые и обгоревшие вагоны. Шинель — в саже, в масляных пятнах, рукав разорван. Глаза — видно, Кох не спал всю ночь — налиты кровью и горели неспокойным блеском. Лицо бледное, возбужденное. Подскочив к Заслонову, Кох сильно ударил его рукояткой револьвера, захрипел осипшим, сорванным голосом:

— Руки вверх, бандит!

— Что вам нужно, господин комиссар?

— Не разговаривать, пристрелю! — сипел Кох, тыча револьвер в грудь. Подскочившие жандармы скручивали руки, другие шарили по карманам.

— Господин Кох, что здесь происходит? — взволнованно спросил комендант Вейс.

— Потом, потом…—нервно ответил комиссар гестапо и приказал жандармам конвоировать инженера. Так и повели его, связанного, окруженного сильным конвоем жандармов, державших наготове автоматы.

Вейс недовольно покачал головой, пробормотал что-то под нос, двинулся следом за Кохом, но передумал, поморщился.

— Этот молокосос снова наломает дров, ему мало вчерашнего…— злобно сказал он своим офицерам.

9

В маленькой с цементным полом камере лежало несколько арестованных. Их сразу заметил Заслонов, когда его толкнули сюда со скользкого порога. Он упал, сильно ударившись локтем связанной руки, и, стиснув зубы от колючей боли, присматривался к сумрачной камере. В хлопце с забинтованной головой, который лежал ближе к нему, он сразу узнал сына Чмарутьки Мишу, которого он помнил еще до войны учеником ремесленного училища. Возле стены неподвижным пластом лежал человек с окровавленной грудью. Он еле стонал и все просил:

— Братцы, убейте меня, убейте!

Это был рабочий с угольного склада. Команда Коха нашла его между путей, прижатым к земле упавшей с платформы пушкой. У него была смята грудь, перебиты обе ноги. Его забрали сюда по подозрению в диверсиях во время налета. Был еще раненный осколком бомбы машинист Хорошев, подобранный около остатков его паровоза, разбитого прямым попаданием.

Стук от падения Заслонова вывел из забытья Чмарутьку. Юноша с трудом повернул голову, внимательно присмотрелся.

Невыразимое презрение скривило его губы, он поморщился и, прошептав: «Иуда!», отвернулся в сторону. Много книжек читал Мишка Чмарутька. Он знает все эти нехитрые способы, когда к заключенному подсаживают предателей, провокаторов, которые прикидываются «несчастными» жертвами только с тем, чтобы выпытать у заключенного его секреты, знакомства, связи и захватить потом в свои руки десятки людей, связанных с подсудимым. Нет, он не скажет, Мишка, ни слова в присутствии этого предателя Родины.

Загремела дверь, и в камеру в сопровождении жандармов вошел Кох. С револьвером в руках он обошел всех узников, брезгливо тронул ногой человека с перебитыми ногами, лежавшего неподвижно и ничего уже не слышавшего и не видевшего. Слабое дыхание, желтое восковое лицо говорили о том, что ему уже не выбраться отсюда живым. Кох ударил носком сапога по его перебитым ногам. Тот не ответил ни стоном, ни вздохом, только закрытые все время глаза открылись на какую-то минуту, обвели всех как бы удивленным взглядом и снова сомкнулись.