Незабываемые дни

Стены ходили ходуном. Трещал пол. Визжали девчата. Нестройные песни перемешивались с завыванием патефона. Кое-кто из гостей свалился под стол. Осоловевшие немцы пели осипшими голосами песню, тягучую, как патока. За столами все еще пили. Сюда наведывались и офицеры из караульного помещения соседнего склада. Шла попойка на кухне. Там распоряжались денщики, солдаты из караульной команды.

Когда поблизости грохнули первые взрывы гранат, их сначала и не заметили. Но в комнату вскочил со двора перепуганный насмерть солдат. Он дико крикнул:

— Партизаны!

В доме все стихло. Только неостановленный патефон все выкрикивал и выкрикивал одно и то же слово и наконец будто подавился и смолк.

И тогда совсем уже близко, казалось на улице, громыхнуло несколько гранат и защелкали автоматы, В доме поднялся несусветный ералаш. Жирный бургомистр вдруг обрел необычайную ловкость, прыгнул в окно и застрял в толстой раме. Он заорал таким голосом, будто его резали. Все, кто кое-как держался на ногах, бросились куда попало. Дебелая половина бургомистра напрасно молила на все голоса:

— Зигмусь, спаси! Зигмусь, убьют!

Но Зигмусь только дрыгал ногами и верещал, делая отчаянные попытки освободиться от неожиданного плена. Уважаемая Гликерия, давно утратившая свою суровость, бросилась к двери и на четвереньках сползла с крыльца. Ее примеру последовали и другие гости. Офицеров и след простыл. Помощник начальника полиции старался поставить на ноги своего шефа, но тот упирался и угрожал:

— Не позволю! Кто имеет право?

— Да бросьте вы, Орест Адамович, партизаны склад жгут!

— Партизаны? Как они осмелились? Пойдем постреляем!

Помощник схватил его за пояс и поволок во двор, затем в сад.

В окне еще долго визжал бургомистр, пока наконец с вырванной рамой не понесся по улице, нагоняя страх на гостей, которые изо всех сил бежали подальше от страшного склада, над которым поднималось светлое зарево.

21

Был одиннадцатый час ночи, когда Вейс наконец смог войти в комендатуру. Он так обессилел, что, плюхнувшись в кресло, сидел неподвижно, с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом, уютом, особенно Приятными после недавней страшной суеты, беготни по городу. От такой работы и с ума сойти можно, как сошел с ума недавно недотепа Штрипке. Такая наглость! Такая дерзость!

И он невольно дотронулся до мокрых от растаявшего снега волос. Снял шапку, отряхнул ее, положил на стол. Керосиновая лампа — после бомбежки электричества не стало — горела неровным светом, мигала. Вейс нахмурился.

Он позвал дежурного по комендатуре.

— Как пожар?

— Потухает, господин комендант.

— Почему до сих пор не потушили?

— Пожарные машины убежали, господин комендант.

— Куда?

— Вслед за бандитами.

— Чу-у-десно! Гм… И не остановили?

— Невозможно было, господин комендант. Перестрелка происходила в нескольких местах, и нужно было раненых из эшелона спасать.

— Однако… Ну, можете идти…

Едва успокоился. Позвонил господину Коху, чтобы узнать, что думает комиссар гестапо о последних событиях. Но Кох не отвечал.

— Работает, выслуживается! Однако я подложил тебе свинью, будешь знать, как задирать нос перед старшими…—не без удовольствия вспомнил господин комендант о письме, которое отослал он с подполковником, командиром пехотного полка, на имя самого гауляйтера. В письме речь шла о недопустимом поведении комиссара гестапо, который совсем не считается ни с кем из господ офицеров.

Позвонил еще в полицию, чтобы проверить, что делала она во время партизанского нападения. Незнакомый голос ответил, что господина начальника нет, что он справляет именины.

— Именины? — даже подскочил рассвирепевший Вейс— В такое время именины? Сумасшедшие! — бросил он телефонную трубку.

Дежурный принес вечернюю почту, которую Вейс не успел разобрать. Его внимание приковал к себе один конверт,— уж очень знакомым показался ему почерк. Так и есть, снова пишет загадочный незнакомец, приславший уже два письма. И хотя эти письма не удиви-ли коменданта, однако интересно, что вынуждает человека вновь и вновь обращаться к нему. На конверте приписка — «срочно». В какой-то мере она заинтриговала Вейса. Вскрыл, начал читать. Неизвестный корреспондент выражал искреннее сожаление, что уважаемый комендант не принимает никаких мер, что бандиты, пробравшиеся в полицию во главе с известным Клопиковым, продолжают свою вредительскую работу.

«… Боюсь, мое предупреждение опоздает. Мне точно известно, что разбойник Клопиков, договорившись с партизанами, специально устраивает именины, чтобы, пригласив на них некоторых немецких офицеров, в том числе офицеров из караульной команды складов, напоить их и солдат и таким образом помочь партизанам сжечь склады, повредить депо и железную дорогу…»

У Вейса глаза полезли на лоб. Он расстегнул на шее пуговицы мундира, почувствовав, что воротник как бы душит его. Торопясь, вытер потный затылок, потянулся к графину с водой. Глаза не отрывались от письма, которое он положил на стол — так дрожали руки.