Незабываемые дни

Слева, в какой-нибудь сотне метров от рва, бежали наперерез им человек шесть в черных мундирах. Передний был с ручным пулеметом и что-то кричал. Майка не помнила, как сорвала с головы платок и, рванув ремень автомата, приникла всем телом к песчаному склону.

— Хальт! Хальт! — надрывался эсэсовец.

— На тебе, на! — даже вскрикнула, стиснув зубы, Майка, нажимая на спуск автомата. Легкий дымок поднялся перед дулом, заслонил на секунду все, что было перед глазами. Передние два гитлеровца как бежали, так и повалились, будто зацепившись за что-то ногами. Остальные немцы залегли, начали отстреливаться.

Сердце у Майки так колотилось, что она схватилась рукою за бок и, тяжело дыша, скорей жестами, чем словами, приказала своему напарнику:

— Стреляй! Стреляй! А я сама потащу.

И откуда только брались силы у этой худенькой девушки! В широко открытых глазах одно стремление: скорей, скорей вынести из-под огня, из опасности этого человека, за жизнь которого она чувствовала теперь огромную ответственность. Будь он здоров, может, она бросилась бы к нему, как бросается птенец под крыло матери в минуту опасности. Но ведь он больной и беспомощный.

Она схватила за углы палатку, уперлась ногами в песок и гравий, сдвинула неподатливый груз с места, потащила. Ее догнали четыре хлопца, которых послал лейтенант на помощь.

— Отдохни, Майка.

Они подхватили вместе плащ-палатку, быстро понесли Соколича по рву. Майка остановилась на минутку, чтобы передохнуть, оглянуться. Дудик, давая короткие очереди, перебегал все ближе и ближе.

— Не останавливайся, Майка, беги, беги!

Она увидала, как справа, из огненно-красного осинника, выбежало несколько партизан. Пригнувшись, они катили пулемет. За ними, рассредоточившись, бежало человек тридцать. Бежал со стороны леса, торопился Слышеня. Майка узнала его по серому плащу, который развевался, как крылья, и, видно, мешал Слышене бежать.

Вот хлопцы перенесли на руках пулемет и поставили за песчаным гребнем, под высокой березой, которая вся сверкала, светилась на солнце, золотисто-прозрачная. Пулеметная стрельба разорвала воздух. Майка видела, как дрожало, подскакивало серое дуло пулемета, напрягались, дрожали руки пулеметчика. А хлопцы уже один за другим перескакивали через гребень, стремительно перебегали от куста к кусту. Пулеметчики подхватили пулемет, покатили вслед. Уже гремело «ура», стонала земля под конскими копытами,— это кавалерийский взвод перенимал эсэсовцев, стремясь отрезать им путь к отступлению.

Майка выглянула из рва. Гитлеровцы, которых выгнали на открытое место, беспорядочно метались по полю. Одни пробовали еще отстреливаться, но многие уже стояли окаменевшие, с высоко поднятыми руками.

Майка только теперь ощутила страшную усталость и присела на крутой склон рва.

— И ты, Майка, тут? — заметил ее Слышеня.— А где Василий Иванович?

Майка показала рукой на группу хлопцев, остановившихся неподалеку отдохнуть.

— Что, что с ним?

— Он очень заболел.

Торопливо подошел Дудик, возбужденный, взволнованный.

— Что у вас тут такое? — спросил у него Слышеня.

— Эсэсовцы хотели напасть на лагерь. Наши вели бой под Демидовкой с целой частью, а эти хотели с тыла пробиться и лагерь захватить. Однако не вышло по-ихнему. Ну и Майка наша молодец, двух гадов подбила сегодня. С первой очереди положила.

— Майка?

— Да слушайте вы его, что он говорит… Я вот боялась только за Василия Ивановича, хотелось скорей его вынести.

Она бережно ухаживала за Соколичем.

С помощью хлопцев сделали носилки. Остановились в небольшой хатке, в которой когда-то жили смолокуры. Жарко натопили печь. Доктор, осмотревший наконец Соколича, нашел у него воспаление легких.

Но, по мнению доктора, состояние больного не очень опасное и он недели через две должен поправиться.

Отряд временно перебазировался к смолокурне, чтобы не оставлять без охраны Соколича, ведь держать его теперь в палатке нельзя, а перевозить куда-нибудь в деревню опасно, — в последние дни в окружающие деревни стали наведываться гитлеровцы из ближайшего районного городка, через который проходила железная дорога. Кроме довольно сильного гарнизона там стояли специальные части, охранявшие железную дорогу.

Хлопцы устраивались на ночь, отыскивая поудобнее места, где можно было бы укрыться от непогоды; не ожидая утра, строили шалаши.

Возле небольшого костра, под невысокой, развесистой сосной, сидели работники обкома и командир отряда. Отблески костра трепетали на лицах людей, выхватывали из мрака темно-красную ветку рябины, пожелтевший лист на березовом кусте. Сверху падала противная изморось, от которой не было спасения ни в шалашах, ни под деревьями. Эта промозглая сырость окутывала все: и деревья, и кусты, и густые иголки на земле, и редкие палатки, владельцам которых все завидовали, как счастливцам.

— Да-а… Кончаются наши славные деньки, когда не нужно было думать о крыше над головой. Пора что-то делать, чтобы по-человечески встретить зиму.