Незабываемые дни

— Да комиссар у него есть, тот и начал наущать Байсака. Куда ты, говорит, пойдешь, чтоб расстреляли тебя ни за что ни про что? Разве ты не видишь, что тебя которую ночь ловят, гоняют, как зайца? Тебя, мол, храброго вояку, отважного партизана, они превратили во врага.

— Гм… оригинальный комиссар… Что же дальше было?

— Дальше? Наших хлопцев чуть не перестреляли с горячки этот самый командир с комиссаром. Ну тут целый бунт поднялся. Взяли байсаковцы автоматы, да больше половины людей покинули отряд. «Мы, говорят, не хотим быть под командованием таких людей, которые неизвестно куда смотрят…» Комиссар бросился к пулемету. «Я, говорит, научу вас, как уважать меня и слушаться». Но Байсак оттолкнул его. Так и разошлись мирно. «Идите, говорит, кому со мной не с руки, я никого не неволю. Но вы еще увидите, что значит Байсак!» Отправился Байсак с остатком отряда в другой район.

— Далеко не уйдет, держится он все вблизи наших отрядов.

. — Знаете, Василий Иванович, пора нам кончать все это дело…— вмешался в разговор Бохан.— Хватит уже, накомиссарился этот бандит. Сами знаете, чего могло стоить нам такое комиссарство! Уже в трех районах сидит его агентура, все под видом потерпевших ох гитлеровцев. Вытащил их из Минска, поселил в деревнях.

— Есть еще какие-нибудь сведения?

— Да, самые точные. Был он в Дроздовском лагере, да там засыпался, чуть не убили пленные. Переведен был в лагерь на Широкую улицу в Минске. Отсюда и к нам попал.

— Ну что же, делай ему узкую улицу. Ставь над ним точку. Теперь вот о чем хотел я посоветоваться с вами сегодня…

Соколич не договорил. За дверью послышался железный скрип, потом стук в дверь.

— Входите!

Вошел лейтенант Комар.

— Извините, товарищ секретарь, что поздно беспокою. Связной двух человек привел. Ну, я их в комендантский взвод, чтоб вас до утра не беспокоить. К тому же и совещание у вас. Я все ждал, ждал, когда кончится. Но покою не дают: докладывай, и все.

— Кто такие?

— Из отряда батьки Мирона, говорят. Соколич даже привстал из-за стола.

— Ах, Комар, Комар, не думал я, что проявишь ты себя таким бюрократом.

— Да что вы, товарищ секретарь! Такая уж моя служба, чтоб не очень торопиться дорогу к вам показывать незнакомым.

— Давай, брат, давай, о службе поговорим после.

Спустя несколько минут в землянку в сопровождении лейтенанта вошли двое и на минуту остановились в нерешительности, силясь через морозное облако, которое ворвалось вместе с ними в дверь, рассмотреть, где же тут люди. Звонкий девичий голос нарушил тишину землянки:

— Добрый день, Василий Иванович!

Соколич поднялся навстречу. Вспоминая, где он мог видеть эту девушку, поздоровался с ней и глянул на мужчину, который силился одной рукой развязать шнурок на шапке-ушанке. Человек смотрел на него веселыми глазами, и его лицо, обросшее густой русой бородой, расплывалось в хорошей дружеской улыбке. Вот он наконец снял свою шапку, крепко пожал протянутую руку, даже потряс ее:

— Не узнаешь, Василий Иванович?

— Выходит, что так… И голос, кажется, знакомый, а узнать, каюсь, не могу.

— Борода подводит, Василий Иванович, да и освещение в ваших хоромах такое, что хорошего человека сразу и не узнаешь… Эге, да тут все свои люди, обком, можно сказать, почти в полном составе.— Он здоровался со всеми как со старыми добрыми знакомыми. На минуту задержался, вглядываясь в незнакомых.—; Однако не всех знаю. Что же, познакомимся с товарищами… Александр Демьянович…

Он не успел еще произнести свою фамилию, как Соколич схватил его за плечи, повернул к себе, крепко сжал в объятиях.

— Рад, очень рад, уважаемый ты мой комиссар! Прошу извинения,— шутливо добавил он,— бригадный комиссар, не следует забывать о субординации. Но какое лихо занесло тебя в наши болота?

— А какое лихо тебя занесло в этот дворец? Не будем, однако, спрашивать, не будем и отвечать. Я думаю, мы понимаем друг друга.

Соколич бросил взгляд на пустой рукав ватника, ответил не сразу:

— Так, браток, так, понимаем… А кто это с тобой?

— А это наша связная… наша боевая разведчица, Надежда Астаповна Конопелька, прошу, как говорится, любить и жаловать.

— Конопелька?.. — и Соколич внимательно посмотрел на девушку, которая хлопотала возле печки, подбрасывая в огонь сухие еловые поленья. Отблески пламени освещали статную фигуру девушки, золотом вспыхивали в тугих косах.

— Да, Конопелька…

— Надежда Астаповна, вы не дочь лесника, случайно?

— Лесника, Василий Иванович.

— Когда я видел вас? Не были ли вы в колхозе «Ленинский путь» на открытии клуба?

— Да, Василий Иванович, но только давным-давно, когда я ходила еще в пионерках.

— Вот-вот, оно самое. И декламировали тогда такое чудесное стихотворение, что мы все были в восторге. Об орлятах. Неповторимые слова! Как это там… «и в раскатах гроз суровых, в ярком блеске молний алых…» Вот забыл…

— «Для веков сложите новых правду мыслей небывалых».

(Строки из стихотворения Янки Купалы «Орлятам». Перевод Вс. Рождественского)

— Да, да… Вот это поэзия!