Незабываемые дни

Уже лежа на нарах вместе с Надей, она по-детски прижималась к ней. За окном землянки поскрипывали деревья. В железную трубу врывался ветер и гудел, бренча железной вьюшкой. Изредка слышался морозный скрип. Это ходили под деревьями часовые* А в землянке тихо, уютно, как когда-то в родной хате, Майке хотелось спросить у Нади, любит ли она кого и можно ли вообще любить теперь, в такие дни, когда идет страшная война, когда людям приходится часто встречаться со смертью. Но при чем здесь война, при чем здесь смерть? Майка вспоминает сказку Горького о девушке и смерти. Славная сказка, Любовь всегда сильнее смерти, она побеждает ее. Нет ничего на свете красивее и сильнее любви.

Завывает ветер в железной трубе. О промерзшие стекла стучат снежинки. Иногда запищит мышь за фанерной обивкой стены. Равномерное дыхание уснувших людей как бы колышет сумрачную тишину землянки. Хорошо в землянке, покойно.

Майка думает об отце,— где он теперь? Она знает, что он и еще несколько человек пошли в Минск. Партизаны готовятся к каким-то операциям, о которых неизвестно Майке. Но тяжело им теперь, должно быть, в городе, где много фашистов, где много разных учреждений, которые посылают в деревни и солдат и полицаев. Майка думает, а может быть, мечтает, как станет она замечательной разведчицей — а такой она должна стать,— как нагонит страха на фашистов… Нужно что-то делать ей, Майке, она ведь комсомолка, не такое уж большое дело — сидеть с радиоприемником в землянке да записывать сообщения. Это каждый может сделать. Некоторые вон из парней и девчат во всех отрядах известны своими делами. Взять хотя бы лейтенанта Комара… Ну да, Комара… Он один три немецких танка сжег. С каким восхищением смотрела на него Майка, когда увидела в первый раз. Даже он заметил ее тогда на комсомольском собрании, спросил:

— А ты, девчонка, что делаешь тут? Девчонка…

Грубовато спросил. Даже обиделась Майка, но не растерялась, спокойно ответила ему:

— А делаю, мальчонка, то, что мне нужно. Все рассмеялись.

Он промолчал, что-то хмыкнул под нос, не совсем приветливо глянув на нее. Иногда, встретившись с ней, он спрашивал равнодушно:

— Ну как твои дела, малявка? Что слышно в эфире?

Подслушал, как Соколич звал ее малявкой. Майка или не отвечала Комару, будто совсем не замечала его, или старалась пойти в решительную атаку:

— И серьезный ты человек, сдается, а поведение твое комариное, так и лезешь в глаза.

— Ого-о! Малявка, оказывается, может злиться. Между ними установились своеобразные отношения, не было конца поддразниванию друг друга, взаимным насмешкам. Майка злилась на Комара, но, оставаясь одна, не переставала думать о нем. И ей казалось,— если бы не Комар, было бы ей немного скучновато.

Мелькают, вертятся мысли в голове у Майки. Много мыслей, одна за другой, одна за другой. Будто кто-то теплым весенним днем потревожил рой пчел, и они гудят, гудят, золотинками мелькают на солнце, на травах, на цветах, на пахучих цветущих яблонях.

13

Слышеня сделал доклад о Дне Конституции. Это был даже не доклад, а скорее инструкция: что делать коммунистам и комсомольцам в деревнях, занятых гитлеровцами.

— Каждое наше слово, обращенное к народу в такой день, — это лишняя пуля в фашиста.

Парни и девчата расходились по району. Майка попросила, чтобы ее послали в село, в котором был когда-то районный центр.

В селе жили девчата и парни, знакомые ей раньше по комсомолу. Почти все они входили в подпольную группу. Связь с ней непосредственно держала Майка, когда жила еще в совхозе, где некоторое время находился и подпольный райком комсомола, членом которого она являлась.

Простившись с Надей, собравшейся идти обратно в Минск, она хотела спросить разрешения для отправки в поход у Соколича. Но его не было в штабе, и он должен был вернуться из поездки в район только через два дня.

Майка, захватив пачку листовок, отправилась в дорогу с одной девушкой из отряда, имевшей родственников в селе. Пришли к месту назначения, когда уже смеркалось. Полицай, дежуривший у околицы, остановил их грозным окликом: — Стой, кто такие?

У Майки даже в груди похолодело от грозного окрика, но спокойный голос напарницы сразу привел ее в равновесие. Та довольно бойко и не без кокетства отчитывала часового:

— Чего кричишь? Так тебя и испугались! — и под самый нос сунула ему две бумажки. Это были повестки, разосланные полицией в порядке выполнения немецкого закона о трудовой повинности. В повестке перечислялись вещи, которые должен захватить с собой человек, отправляемый в неметчину. Здесь же и суровое предупреждение: за неявку на регистрацию виновный будет зачислен в бандиты и понесет суровое наказание, как враг германской армии.

Полицай повертел бумажки и, сбавляя тон, сказал уже довольно ласково:

— Идите, идите, болтуньи!

И, дурашливо улыбнувшись, бросил им вслед:

— Как же, вас там ждут не дождутся.