Незабываемые дни

Когда Кубе доложили в начале второй половины сентября, что партизанами взорвано за последнее время более ста двадцати тысяч рельсов и убито при этом около тридцати тысяч солдат и полицаев, он схватился в отчаянии за голову. Долго не мог гауляйтер собраться с духом, чтобы доложить верховному командующему страшные цифры.

Со страхом ждал ответа. По телефону из штаба напомнили ему, что такими цифрами не шутят, и довольно грубо намекнули на виселицу, которая ждет некоторых нерадивых начальников-ротозеев.

Позже Кубе получил радиограмму, в которой сообщалось, что высылаются рельсы из Франции и Бельгии (там разбирали для этого запасные пути), и приказывалось немедленно восстановить коммуникации.

Радиограмму подписал сам Гитлер, но это уже не вызвало особого энтузиазма у гауляйтера. «Легче немедленно в могилу лечь, чем выполнить такое грандиозное задание»,— подумал он. Но, как заведенная пружина, он еще активно действовал. Отдавал грозные приказы, распекал подчиненных, мобилизовывал все резервы на срочные работы и люто, неутомимо расправлялся со всеми, кто попадал в фашистские застенки. Он отдал даже приказ о подготовке к эвакуации некоторых городов, находившихся неподалеку от линии фронта. За этот приказ, «деморализующий силы фронта и тыла», он получил строгое предупреждение.

Когда-то война представала перед ним в розовом свете. Она началась, как торжественный парад. Музыка, штандарты, бравурные марши, экзотика захваченных стран, безграничная романтика, завоевание всего мира и такие же безграничные перспективы, открывавшиеся перед ним лично,— как все это захватывало, толкало на самые отчаянные, рискованные дела. Били, стреляли, вешали, глумились над детьми и стариками, превращали в сплошную бойню захваченные страны, думали чужой кровью, чужими костями удобрить всю землю, чтобы дала она пышные всходы для новой Германии, Великой Германии. Раскаиваться ли в том, что произошло? Нет! Нужно все сделать, чтобы сберечь приобретенное, чтобы реки пролитой крови не потопили Германию, не потопили великого дела, начатого фюрером. Нужно действовать.

И Кубе действовал.

13

Был тот славный вечер, которые бывают в начале августа, когда еще тепло, когда даже ночью не чувствуешь осенней стыни, когда на березах еще редко увидишь желтый лист. Еще не сжата рожь в поле, и только первые бабки стоят, как солдаты, на страже лета. Ну, а раз уж стража выставлена, не за горами и осень. Она приближается незаметно. Близость ее ощущается в прозрачности воздуха, в утреннем зябком ветерке, покрывающем мелкой темной рябью спокойное зеркало озера. Давно сплыли мутные воды, посерели водоросли в реке, а на дне ее ясно обозначается каждый камешек и каждый пескарь на песчаных отмелях.

После ночного «концерта» хлопцы из отряда Игната славно отдохнули. Успели даже провести футбольное соревнование с соседним отрядом, а теперь сидели на лесной поляне и ждали, скоро ли киномеханик, месяц тому назад прилетевший из Москвы, приготовит свой аппарат для показа новых фильмов, привезенных с Большой земли.

Весело пиликала гармонь. Кое-кто подпевал. Затем хлопцы и девчата отплясывали кадриль. Игнат с друзьями вспоминал проведенную операцию. Сотни три рельсов взорвали за ночь — результат неплохой. В разгар беседы Игната позвали и сказали, что его хочет видеть одна девушка.

— Какая девушка? — неохотно поднялся Игнат.

— Привели из штаба бригады, говорят, зачислили в наш отряд.

— Ну, так веди ее. Оформить успеем, а тем временем и кино посмотрит.

Едва киномеханик объявил, что сейчас начнет, как Игната снова позвали:

— Вот и эта девушка, товарищ заместитель командира!

Он оглянулся и… остолбенел: смотрел и не верил своим глазам. Потом бросился навстречу девушке, стоявшей в нерешительной позе. На ее лице чередовались разные чувства: и радость встречи, и невольная обида, что его звали, а он не пришел.

— Видно, не рад ты, Игнатка, встрече?

— Да что ты, Лена!

Он горячо обнял ее. Обида девушки растаяла, как хрупкий лед под солнцем, и она крепко-крепко поцеловала его.

Игнат с Леной отошли подальше, чтобы не мешать товарищам,» да и самим чувствовать себя свободней.

— Так вот ты какая стала!…

— Разве изменилась?

— И изменилась… Серьезная такая, здорово повзрослела…

Он посмотрел ей в глаза, нахмурился.

— Что ты не веселый? Может, разлюбил, мой глупенький?

— Не говори об этом…

— Что-то не понимаю я тебя, почему не говорить о том, что для меня самое дорогое?

— Ты меня не поняла. Я никогда не разлюблю тебя. Но разве о любви говорить теперь, когда так вышло?.. Я искренне, сердечно сочувствую тебе… в твоем большом горе.

— Боже мой, я не понимаю, о чем ты говоришь? О каком горе?

— Лена…— несмело начал Игнат.— Родителей терять не так легко для человека…

— Постой, постой, почему ты говоришь о родителях? — Сердце Лены болезненно сжалось в предчувствии чего-то неведомого, страшного.

Игнат понял свою ошибку. Видно, Лена ничего не знала о родителях. Он смешался, не в силах сказать ничего больше.

— Ну, говори, говори, чего ты молчишь?

— Что я тебе скажу? Я ничего особенного не знаю… Я не знаю и как случилось…