Незабываемые дни

Галя выждала минуту, дог спокойно дремал, изредка поглядывая на нее прижмуренным глазом. Прежде чем прибрать в комнате, Галя занялась кроватью Кубе. Оглянулась, прислушалась к долетавшим снизу звукам. Телефонный разговор был в самом разгаре. Галя быстренько вытащила из-за корсажа мину и, еще раз проверив ее, засунула между пружин матраца. Мина хорошо держалась. Галя попробовала пошевелить, потрясти матрац, мина не выпадала. Снизу в одном месте матрац разошелся по шву. Она поправила складки материи, задвинула мину глубже, чтобы дети Кубе, которые, играя, иногда забирались под кровать, не заметили ее и не вытащили как игрушку.

Все было сделано в течение каких-нибудь двух-трех минут. Казалось, и не большая работа, но Галя почувствовала, как вся она покрылась потом. А на душе легко-легко, будто сбросила с плеч гору, прижимавшую ее к земле. Не торопясь прибрала спальню, старательно сняла маленькую паутинку с люстры, окинула взглядом ночной столик, этажерку, поставила все на место, смела пыль.

Подошла к окну, посмотрела на улицу. Там было тихо, спокойно. Не торопясь сошла вниз. Служанка только что окончила свой разговор, была в приподнятом настроении. Увидев Галю, подошла к ней.

— Спасибо тебе, Галечка. Он хочет жениться на мне, спрашивал, не передумала ли я.

И пошла, и поехала…

Эта балаболка могла говорить без конца. Галя торопилась. Улучив момент, она ухватилась за щеку и с таким страдальческим видом взглянула на девушку, что та даже вскрикнула:

— Ай-яй-яй… Опять зубы? Беги скорей к доктору, а то будешь мучиться всю ночь.

— Верно, дорогая. Ты посмотри уж тут за порядком… Я — быстренько…

Набросив на плечи пальто, Галя, не теряя времени, вышла из дома, держась за щеку. Часовой возле ворот сочувственно покачал головой:

— О, фрейлейн, фрейлейн! Не лечить, а вырывать нужно больной зуб, только тогда будет легче.

Галя торопилась. Очутившись наконец вне дома, она вдруг начала еще сильнее волноваться. Время от времени оглядывалась. Ей казалось: вот мчится вслед погоня, начинается облава — квартал за кварталом. Сердце зашлось от быстрой ходьбы, от тревоги. Не так уж и близко до Троицкой горы, минут десять — пятнадцать быстрой ходьбы. А каждая минута такая длиннал, длинная, ноги прилипают к тротуару, скользят назад.

Запыхалась, пока дошла.

Все в порядке. На условленном месте стоит грузовик. Шофер с равнодушным видом ковыряется в моторе. Навстречу медленно идет сестра. Она ничего не говорит, спрашивает глазами: «Сделано?»

И едва заметным кивком головы отвечает Галя: «Все в порядке».

Приближаясь к грузовику, Галя спросила:

— А где же та женщина?

— Она не поедет с нами. — Она только позавчера ходила по этой дороге, полицаи могут заподозрить ее. Пойдет другим путем тоже сегодня. Встретимся на месте. Однако нам нужно торопиться: часа через два могут начаться облавы,— назначена новая проверка паспортов.

Шофер нарочито громко сказал:

— Ну, девчата, пошевеливайтесь, поедем на песчаный карьер за песком. Лопаты там, в кузове. Залезайте!

Ровно мчит грузовик. Одна застава, вторая. Полицаи хорошо знают этого шофера из магистрата. Увидев его, даже не спрашивают у девчат пропусков.

— Снова за песком?

— Как видите!

— Неважная, братец, твоя служба. Таким товаром, как песок, не поживишься!

— Служба не дружба!

Мчит грузовик. С большака сворачивает на проселочные дороги, вздымает клубы пыли за собой. Девчата припудрились ею, даже потемнели. Постепенно начинает накрапывать дождик. Сначала несмело, потом входит в силу и вот уже сеется, сеется, как сквозь решето, настоящий обложной дождь; что ж, самая пора — осень. Пыль на дороге прибило, обмыло лица девчат. Зябко, неуютно в грязном кузове.

Мчит и мчит грузовик ровным ходом. Сеется осенний дождь, стекает крупными каплями с уголков платка. Каждая из сестер думает о своем — прожитом, пережитом, будущем…

16

Осенний дождь надоедлив, как надоедлива долгая осенняя ночь. Вот начался — и нет ему конца. А если утихнет, то на какую-нибудь минуту. Пускай бы хлынул как следует, а то моросит, слезится, будто плачет бабуля старческими скупыми слезами. Небо, кажется, всхлипывает, когда резкий порыв ветра силится разогнать порванные на куски тучи. Вынырнет из-за них месяц, холодный, обмытый, и снова забирается в мокрую темную куделю.

Часовой прячется от дождя под козырек ворот, зябко поеживается, потирает мокрые, застывшие руки, притопывает, пытаясь согреться. Но, услыхав топот собственных ног, сразу пугается. Может, кто-нибудь подбирается теперь сюда, хочет броситься на него сзади или сбоку или всадить нож в грудь. И он свалится, будет плашмя лежать на мостовой, на грязных камнях, по которым лениво булькает вода.