Незабываемые дни

О, если бы кто-нибудь знал, как тяжело стоять ночью на часах в этом городе! Сколько разных историй выслушал часовой о неожиданных нападениях, о таинственных исчезновениях часовых. Рассказывали, как появлялась иногда перед часовым такая красивая девушка-чаровница, хоть ты молись на нее. Она мило улыбалась, ласково спрашивала, как пройти на ту или иную улицу. Развесит уши часовой, любуется невиданной красотой, и очень уж не хочется ему расстаться с ней. Он подробно объясняет ей все, очень подробно. Рассказывает, не спускает глаз с чаровницы и в какой-то миг падает бездыханным на сырую землю. И не видит уже, не слышит, как горят, полыхают стены склада или казармы, как грохочут взрывы боеприпасов. Кто эта девушка, кто помогал ей — никто не видел. А если видел ее, значит, видел последний раз землю и небо.

Как тоскливо, скучно на ночном дежурстве. Часовому, который во дворе, гораздо лучше. Ему и дождь не в дождь и страх не в страх. Забрался под навес крыльца и дремли себе сколько хочешь, прислонясь к стене дома. Можно и присесть незаметно, прислушивайся только, чтоб не нагрянула неожиданно проверка.

А здесь не присядешь. Тесно прижавшись к воротам, пристально вглядывается в ночную тьму Лотар, Тихо, тихо. Только булькает, журчит вода в водостоке. Булькает, нагоняет дремоту. Но вот в конце улицы слышится глухое цоканье подков. Лицо Лотара светлеет — идет ночной патруль. Цоканье подкованных сапог слышится все ближе, ближе. Лотар уже различает темные фигуры двух солдат и офицера. Идут обычно не по тротуару, а по середине улицы, цугом. Лотар с благодарностью провожает взглядом едва приметные в темноте фигуры. Пусть чаще проходят патрули, разгоняют скуку и ночные страхи. Но патрули не такие уж частые гости на улице, особенно в такой дождь. Прошли, и нет их, и не будет час, другой…

А дождь моросит и моросит. Густеет ночная тьма. Тучи, видно, застлали все небо, ни на минуту не пробивается из-за них месяц. Холодно, сыро. И страшно, страшно…

Хорошо бы теперь сидеть дома, дальше от ненавистного чужого города, дальше от войны. И вообще, хорошо бы никогда не знать, не слышать, не видеть ее… Его ранили на фронте. Там тоже страшно, может, в несколько раз страшней, чем здесь; бывали минуты, когда смерть ходила совсем рядом с ним, смотрела ему в глаза своим жутким слепым взглядом, и он проклинал день и час, когда родила его мать. Но там стояли плечом к плечу тысячи и тысячи таких же, как он. Умирали вместе, вместе получали раны и вместе лечились. А когда он снова мог ходить и носить винтовку, его посылали обратно, под огонь, под пули, под страшный грохот русских «катюш», доводивших до безумия. Повторялась старая история: человека снова калечили, снова лечили, снова посылали назад.

За что нужно нести такие муки? Им говорили, что русские напали на Германию, чтобы отнять у немцев землю, опустошить их города и деревни, уничтожить их самих. Но солдаты скоро перестали верить этому. Не верили, но молчали, так как хорошо знали — тот, кто пробовал сказать свое слово о страшных событиях, обычно получал не вражескую, а немецкую пулю. Не нужно ни о чем думать. Это опасно. Если ты не выдержишь в бою и повернешься спиной к врагу, тебя встретят эсэсовские пулеметы. Они заставят тебя взять брошенную винтовку и идти только вперед.

Им, эсэсовцам, хорошо воевать за чужими спинами. Даже здесь — ты вот стоишь перед всеми неожиданностями ночи, а эсэсовские часовые — один во дворе, на крыльце, второй в доме, дежурит у телефона. Не им первая пуля, а тебе. В случае опасности они успеют услышать твой предсмертный стон, успеют спрятаться за каменные стены…

Ах, хорошо бы побывать дома, в родной деревне, в своем доме, небольшом, но уютном. Что делают сейчас они, его родные, близкие? Спят, конечно. Спит жена, сладко спят дети, раскинувшись в своих кроватках. На дворе холодно, а в доме тепло. Спят все, ведь как не поспать в долгую осеннюю ночь. Только под самой крышей, где слышно, как падает на черепицу каждая капля дождя, ворочается с боку на бок на жесткой постели в тесной комнатке его старший брат — инвалид. Еще в первую мировую войну он потерял свои ноги где-то здесь, под Пинском. И в дождь ему всегда не спится: ноют кости.

Вот и у него, Лотара, всегда ноет к дождю простреленное плечо и правая нога. Хорошо, что ноги, хоть и подпорченные немного, остались с ним. Брату хуже без ног…

Дождь моросит, моросит. Под его монотонный шум роятся неисчислимые мысли. Разве приведешь их в порядок, разве найдешь ответ на каждую? Совсем изнемог Лотар. Зудит, ноет раненая нога, деревенеет все тело. Вот бы теперь немножечко тепла. И спать бы, спать! Лотар зевнул, зажмурил глаза.