Незабываемые дни

— Что случилось? Ну, не молчи ты, не молчи… что ты мучишь меня, жестокий ты человек…

— Разве брат твой не сказал тебе обо всем?

— Где ты видел брата?

— Здесь он! Вот уж вторую неделю работает в штабе Соколича.

Лицо Лены просветлело. В глазах замелькали живые искорки радости.

— Здесь? А зачем он попал сюда? И как он? — Лицо ее снова потемнело.— Что же он сказал тебе? Говори, говори! — страдальчески смотрела она на Игната.

— Славная моя, хорошая! Прости мне жестокую правду… Твоих родителей… уже нет на свете…

На миг она будто оцепенела. С трудом пересиливая себя, стараясь быть спокойной, спросила:

— Что случилось с ними?

Игнат вздохнул. Теперь, когда сказано самое главное, уже легче было говорить.

— Их расстреляли гитлеровцы неделю назад… Пронзительный крик, казалось, всколыхнул высокие вершины деревьев. Партизаны, сидевшие неподалеку, с тревогой оглянулись.

— У нее фашисты родителей расстреляли…— шепотом передавали друг другу.—Может, только теперь узнала…

Девушка беззвучно плакала, прислонясь к мшистой сосне.

Янтарный кусочек смолы повис на ее волосах. Игнат осторожно снял его. Несмело гладил ее руки, плечи.

— Не надо, успокойся! Слезами их не вернешь…

Лена наконец успокоилась. Они о многом переговорили в тот вечер. Игнат колебался: сказать или не сказать? Отважился и рассказал о своих былых мучениях и сомнениях, когда ему довелось случайно увидеть Драгоша и Лену.

— Это хорошо, Игнат, что ты открылся мне, пусть в твоей душе не остается никаких сомнений. А Драгош? Мы всегда с тобой будем вспоминать его как самого лучшего друга, который отдал все, что мог, нашему делу…

14

Майка первая узнала от своей подруги-радистки радостную новость. Услыхав, что наши взяли крупный город, она сразу сорвалась с места и помчалась. Куда? Ну конечно, туда, где проводила каждую свободную минуту, где лежал, оправляясь от тяжелых ран, лейтенант Комар.

Доктор, заметив ее в окно партизанского госпиталя, тепло улыбнулся в прокуренные усы:

— Опять летит наш вихрь…

Доктор впервые назвал ее вихрем давно. Он относился к ней вначале неприязненно. Потом заметил, что больные и раненые всегда ей рады, что они беспокоятся, если девушка долго не приходит. Все ее любили за товарищеское отношение, за ее уменье найти для каждого теплое слово. Одного она поздравит с выздоровлением, другому передаст привет от знакомых, третьему шепнет что-то на ухо, и тот сразу засияет, как только что полученная партизанская медаль.

Майка часто бывала в госпитале, особенно с тех пор, как ранили лейтенанта Комара. Было время, она все ночи проводила возле его постели, прислушиваясь к тяжелому, прерывистому дыханию, подстерегая каждое слово, его просьбу. И когда доктор заявил ей, что больной, возможно, скоро станет на ноги, она расцеловала старика на виду у всей палаты и, схватив его за халат, закружилась с ним в танце.

Майка появилась на пороге, взволнованная, раскрасневшаяся. «Есть новости, есть!» — невольно подумал каждый. Приветливо кивнув всем головой, она чуть не бегом бросилась к кровати лейтенанта.

— Лешечка, дорогой мой, знаешь, что я тебе хочу сказать?

— Видно, подорвала с десяток рельсов?

— Что значит десяток рельсов в сравнении с тем, что я тебе скажу?

— Ну, говори, говори!

— А скажу я тебе и всем, что сегодня на рассвете взяли твой город!

— Орел?

— Орел!

— Ура-а-а! — всколыхнулась взрывом госпитальная тишина. Напуганный шумом, в палату заглянул доктор и, узнав о его причине, сам присоединился к общей радости.

Комар, приподнявшись на кровати, прижал к себе Майку, несколько раз поцеловал ее.

— Качать Майку! — послышались дружные голоса, и несколько хлопцев из тех, которые готовились к выписке, подхватили ее на руки, подбросили под самый потолок. *

— Что вы надумали, сумасшедшие, при чем я здесь? Не я же брала Орел!

Но разве легко унять хлопцев!

— Мы не только за Орел, мы авансом за все наши города! Да еще за то, что выходила нашего Комара. Он без тебя совсем бы крылышки опустил.

Лейтенанту оставалось только смотреть и бросать отчаянные реплики:

— Хлопцы, осторожней, а то растрясете все ее чувства ко мне…

— Не беспокойся, лейтенант, мы деликатно, не растрясем!

Весть об освобождении Орла и Белгорода молнией облетела все отряды. Партизаны встретили это событие как большой праздник. А тут что ни день радио приносило вести о новых победах. Уже освобождены были Кромы, Карачев, Лебедянь и другие города. Недели через две освободили Харьков, еще через неделю Таганрог, Дорогобуж, а потом Бахмач, Брянск, Чернигов… Советские войска приближались к Смоленску и Полтаве, в сводках Совинформбюро появилось Гомельское направление.

Гомельское направление! Как много значили эти слова для людей, уже более двух лет живших, как говорили старики, под фашистом, а также для тысяч и тысяч белорусских семей, которые, бросив родные города и села и все свое имущество, находились на положении беженцев. И хотя не обижались они на людей, действительно по-братски приютивших их, все же каждый из них как о высшем счастье мечтал о светлом дне, когда можно будет вернуться в родные места.