Незабываемые дни

— Да что тут хитрого? Он, фашист, пришел сюда непрошеный, да еще тебя за горло берет. Законная вещь — дать ему по затылку, чтобы понял, что не туда попал. Облюбовали они, видишь ли, эту дорогу и целыми колоннами поперли по ней… А району опустошение: берут, что ни увидят, тащат у крестьян все, что только могут… Тут и ночлеги, и постои, и давай им лошадей, свиней! Давай и давай! Только давай, о другом и не думают. Ну, и решили мы немного отучить их. Группа у меня неплохая: коммунисты, комсомольцы и военные из окруженцев, вон Комар еще под Минском их танки поджигал! Вот и подобрали мы местечко, там они, немцы, попадают, как в нерет, очень не развернешься. Мы их и поджарили немного!

До поздней ночи шла у костра беседа. И впервые за все дни своего скитания люди из группы Соколича хорошо выспались, отдохнули. И было чувство: твердая и надежная под ногами своя земля и еще тверже и надежней советские люди, которые не склонились перед врагом, которых боятся фашисты.

Утром, передав Капуше партийные поручения для других партизанских групп, действовавших в районе, и договорившись о связи, Соколич двинулся дальше.

12

«Эмка» с тремя «пограничниками» мчалась на восток. Она Держалась больших фронтовых дорог, пристраивалась временами в хвост какой-нибудь автоколонны, чтобы избежать лишних хлопот при встрече с контрольным постом. На нее никто не обращал особого внимания, мало ли машин ходило по дорогам. Правда, три «пограничника» сменили уже свою форму и были в обычном пехотном обмундировании.

Чтобы скорей проехать, решили пробираться глухими полевыми проселками, но быстро отказались от этого плана,— почти на каждом мостике, на каждом въезде в село или в городок вооруженные «истребители» из местных жителей очень уж внимательно присматривались к документам, придирчиво расспрашивали, что за люди, куда едут, почему отбились от части. Могли быть всякие недоразумения. На шоссе, где ни на минуту не прекращалось движение, куда спокойней и безопасней.

С наступлением ночи, когда попутная колонна останавливалась на отдых, где-нибудь в стороне, незаметно, пристраивался и экипаж «эмки». Один из членов экипажа доставал из машины небольшой чемоданчик, набрасывал на две жердочки проволоку антенны и долго выстукивал свои сообщения: сколько видели за день частей, куда они идут, какой порядок в колоннах, как с транспортом. После окончания передачи у него спрашивали:

— Ну как?

— Приказано ехать дальше вместе с отступающими. И они ехали. Отказался работать радиопередатчик.

Они очень горевали, но продолжали ехать. Если попадалась на пути железнодорожная станция, битком набитая эшелонами, они останавливались на какое-то время, смешивались с красноармейцами, прислушивались к каждому слову. Иногда после этого возникали пожары в эшелонах, на железнодорожных складах. Портилась блокировка, или просто какая-нибудь выходная стрелка оказывалась наглухо забитой, испорченной.

После удачно проведенной работы тройка забиралась в лесную глухомань и разрешала себе день-другой отдохнуть, чтобы привести в порядок свое хозяйство, помыться как следует в лесной речушке, постирать белье.

Они были довольны своей работой и, лежа после обеда на согретой солнцем прогалине, мечтали о близкой победе, о своем будущем.

— Ну, что ты, Ганс, будешь делать в Москве?

— В Москве? О, я буду делать… Я высмотрю себе самый лучший меховой магазин, там, говорят, много хороших мехов! Я выпишу из Германии моего отца, у него только бедный кожевенный завод, где приходится подкрашивать старых поношенных зайцев и подделывать собак под енотов… Фу… противное дело! Всегда не продохнуть, как в сарае у моего дяди, который имеет патент от магистрата на уничтожение беспризорных собак и кошек… Пусть мой отец хоть на старости лет будет торговать соболями и горностаями. Я еще никогда не видел настоящего горностая… Мне фюрер даст такой магазин…— мечтательно говорил Ганс, младший из троих, низенький, с белесыми вихрами жестких волос, густо нависавших на низкий, приплюснутый лоб. Ему не давали спать эти меха. Он с восхищением, захлебываясь, брызжа слюной, начинал говорить о секретах кожевенного мастерства, о том, как можно обыкновенного гамбургского кота превратить в сибирского соболя, а какую-нибудь собаку…

— Брось ты к дьяволу своих собак! Скажи лучше, что ты сам будешь делать в Москве?

— Сам? Мы пойдем дальше. Пойдем в Сибирь, в Азию, возьмем Индию… Я еще посмотрю, что я выберу в Индии! Я не знаю, какие там имеются меха.

— Меха, меха! Дались тебе эти меха! В Индии шелк, бриллианты, слоны, обезьяны…

— Нет! Слоны меня не интересуют. Я видел в гамбургском цирке слонов, из них не получишь никакого меха.

— Ну что ж, придется довольствоваться обезьянами! — хитро подмигивал старший в группе — Вилли.

— Они давно его ждут,— насмешливо бросал из-под куста Макс, парень с ленивыми, медленными движениями, с бледным прыщеватым лицом.— Он из-за этих собачьих мехов и света не видит. Эх ты, кошачья смерть! — и он давал такого шлепка мечтательному Гансу, что тот даже вскакивал, старательно потирая шею.

— Что ты, ошалел?