Незабываемые дни

— Да я любя, дурень! Никак тебя уму-разуму не научу. Вот я появляюсь в Москве! Девушек мне сюда, самых красивых! Вина мне, сколько захочу! Икры… чтоб ведра стояли!

— А дальше?

— Что дальше? Хватит для первого раза. А там рестораны открою, бары… девочки у меня будут первоклассные… музыка….. шампанское… А на всех вывесках, на приборах, на салфетках, даже на пепельницах я красуюсь: «Макс Бутлер». Вот это да, это вам не пивная моей тетушки-скряги, сердце которой по отношению к племяннику превратилось в глиняную кружку.

— Дураки вы, однако, оба! — презрительно говорил Вилли Шницке, человек лет двадцати пяти, с длинным худощавым лицом, на котором всегда поблескивали серые беспокойные глаза, будто сверлом впиваясь в лицо собеседника.

— Это почему же?

— А потому, что вы забываете о главном. Вы забываете о победе, которую вы должны вырвать вот этими руками! Вспомните, чему учил вас великий фюрер?

— А брось ты, брось! Тут не данцигская школа. Тут тебе не парад.

Тусклый блеск в серых глазах Вилли Шницке превращался в горячие угольки, на висках набухали синеватые вены, а сам он резко поднимался с земли:

— Встать, когда я говорю о вожде! Негодяи… Перестреляю, как мышей!

Макс и Ганс без особого энтузиазма, но довольно быстро вставали. Оправдывались:

— Разве мы что-нибудь плохое сказали? Мы тоже думаем о победе… И мы знаем, не сегодня, так завтра, послезавтра или через неделю, другую победа будет! Она уже в наших руках!

— В ваших руках? Вояки! Что вы сделали за последние дни? Если бы не я, вы давно лежали бы под кустами, как дохлые коты этого любителя мехов.

— Как наши семь товарищей, которые полегли, едва мы дотронулись до этой земли…— пытался огрызнуться Макс.

— Не рассуждать! Я отвечаю за их смерть. Они погибли как герои, они обеспечили нам победу. Их будет помнить фюрер, а не вас, лежебоки, думающие только о кошачьих мехах, о ресторанах и пивных. Не об этом вы должны думать! Не в этом наша первая задача! Вот я проберусь в Москву и до прихода наших войск убью десять, двадцать… я убью сто русских… Обо мне вспомнит тогда наше командование. Обо мне скажет слово сам фюрер. Меня вызовут в штаб. Мне…

Макс и Ганс, незаметно улыбаясь друг другу, усаживались на траву. Если Вилли Шницке начинал говорить о себе, о своих заслугах, можно спокойно садиться или даже ложиться,—ему нужно по крайней мере полчаса, чтобы рассказать обо всем и поделиться своими мечтами.

… Нет, он, Вилли Шницке, не мечтает стать после войны обычным хозяйчиком магазина, ресторана, пивной, колбасной. Ему нужна власть. Он плечом, кулаком пробьет себе дверь в жизнь. Зубами вцепится в свое будущее. Настало подходящее время для Вилли Шницке. У него хорошие помощники: пуля и смерть… Их дал ему, как и тысячам других молодых немцев, великий вождь.

— Только не останавливайтесь! Не жалейте! Ни пощады, ни сочувствия им! Через кровь, через смерть, огонь, через миллионы трупов идет к вам великое будущее! Крепче сжимайте автомат в руках, берите нож в зубы, стреляйте, режьте всех, кто стоит на вашей дороге, поливайте кровью землю, на ней вырастет ваше будущее, будущее Германии! Вперед же, только вперед, мои мальчики!

Так говорил фюрер, так говорили его генералы, отправляя молодых в неведомый путь войны.

А эти ничтожества мечтают о мехах и колбасах… И Вилли Шницке ставил в пример своего старшего брата. Тот еще год тому назад стал штандартенфюрером, у него полк отборных эсэсовцев. Его имя наводило ужас на целый польский город. Его побаиваются старые генералы и офицеры. И когда он приезжал домой, его встречал и специально приветствовал сам мэр города. А старая баронесса, всеми уважаемая за ее знатность и известность, даже приходила к брату с визитом, а затем посылала ему цветы из своей огромной оранжереи, которая считается одним из выдающихся мест в небольшом городке. А чего только не навез он из Польши!

И это еще не все. Брат, не иначе, скоро выбьется в генералы, в бригаденфюреры, а то и выше.

Вилли рассказывал о карьере старшего Шницке своим подчиненным, а у тех разгорались глаза, они вздыхали, завидовали.

Вспоминали диверсионную школу, товарищей (где-то они теперь?), преподавателей, офицеров, специальные площадки и тиры. Вспоминали короткую практику в специальном концентрационном лагере. Им ежедневно выделяли несколько заключенных, иногда меньше, иногда больше. На этих людях они обучались владению ножом и кинжалом, приемам оглушения и связывания человека, приемам японской борьбы, метким выстрелам в затылок.

Над курсантами часто потешались, посмеивались старые опытные эсэсовцы и ловко показывали, как одним ударом ножа остановить человеческое сердце и как бить, чтоб не убить сразу, чтобы вытащить из человека все, что он может сказать, когда чувствует дыхание близкой, мучительной смерти..