Незабываемые дни

— Разве не видите? Это Соколич, бывший наш секретарь… Он теперь партизан. Ну верно же, верно, дядечка! — уговаривает она не то мать, не то самого Соколича, заметив в его глазах нечто вроде лукавой улыбки.

— Верно, дочка, верно! — наконец подтвердил он ее догадку.

— А я и не узнала Василия Ивановича. А сколько раз был он в нашем колхозе и в нашу хату заходил! Немного лет прошло с того времени, а теперь вот… теперь…

И женщина вдруг замолчала, силилась что-то сказать и не могла, чуть не расплакалась, растерянно прикрываясь уголком платка. Успокоившись, она поздоровалась за руку со всеми, засуетилась возле стола, смахивая пыль с лавки и подоконников.

— Садитесь ближе, садитесь… Мы гостям всегда рады. Думалось ли такое, гадалось ли, чтоб человек человека боялся, чтоб, увидев кого, все думал, с какими мыслями он к тебе идет… Василий Иванович, родненький, и не снилось мне встретиться с вами, да в такое время, что сдается, все на свете перекрутилось. Жили мы, никого не трогали, так вот нарвался гад этакий, ему нашего добра захотелось. Живи и бойся каждый день, чтоб не случилось какой напасти… И за все бойся… За село бойся, как бы не сожгли. Им нашего труда не жаль, душегубам. И за сынов бойся, и за мужика. И какое есть хозяйство, за него бойся, оберут как липку, ничего не оставят… За все бойся, ни дня, ни ночи нет тебе покоя! Разве это жизнь?.. Простите, заговорилась я, болтаю про наши бабьи заботы, про наши бабьи думы…

— Это не только бабьи! — вмешался Соколич.

— Может, они и не бабьи, но мужчины, те больше молчат. Надумают что-нибудь и молчат. А мы не можем. Нам эти думы в печенки въелись: как оно будет, к чему все это приведет, скоро ли человеку можно будет спокойно жить да о счастье детей своих заботиться? Ах, опять я со своими разговорами, а вы ведь с дороги… Беги, дочушка, за отцом! Он, наверно, в карьере. Видите, порешили мужчины излишки хлеба от немца припрятать, что-то мастерят там…

В хату вошел и сам хозяин — высокий плечистый мужчина лет сорока. Широкое открытое лицо со спокойным взглядом вдумчивых глаз, уверенные движения, медленная походка, крепкое пожатие тяжелой ладони — все говорило о том, что характеру этого человека не свойственны суетливость, торопливость. Он поздоровался с гостями и на какое-то лишнее мгновение задержал в своей ладони руку Соколича.

— Мне уже хлопцы доложили о вашем приезде. Мы знали, что вы где-то ездите по соседнему району… И сказать по правде, ждали вас. Если не вас, то кого-нибудь из области. В райкоме говорили: кто-то должен приехать. Ну, слава богу, что увиделись и что в дороге у вас все хорошо обошлось. А ты, женка, не теряй зря время да тащи что-нибудь из печи, люди с дороги утомились…

— А ты, Тихон, рассказал бы раньше, что у вас тут делается? Как немцы? Как народ?

— Народ? Что ж народ? Ему, конечно, не в новинку немца видеть. Он его хорошо повидал в восемнадцатом году. И тогда не сказать чтоб немцы очень рады были знакомству с нами. А теперь? Теперь, можно сказать, совсем другие дела. Немец совсем другой пошел, звериной породы, лютый, как гад. Не только на добро твое лапу кладет, а еще силится и тебя под пулю поставить, детей твоих со света сжить.

В хату заходили все новые и новые люди. Собралось много народу и возле хаты. Пообедав на скорую руку, Соколич вышел на улицу. Его обступили, начали обо всем расспрашивать. Многие знали его в лицо по прежней работе и здоровались с ним, как с человеком близким, знакомым.

— Братцы мои! — говорил Василий Иванович.— Я очень рад, что снова среди вас, что передаю вам партийные слова! Партия посылала меня и раньше к вам… И мне кажется, не плохо мы поработали с вами. Вот и теперь партия прислала меня к вам, чтобы сказать, что не погибнем мы, что фашистов побьем, прогоним с нашей земли. Партия прислала меня сказать вам, что она всегда с вами, что она думает о вас, думает о том, как освободить вас от этих наглецов!

— Хуже, чем наглецы, Василий Иванович.

— Правильно, хуже… Это разбойники с большой дороги. Но разбойников боится трусливый… Если разбойнику хорошо дать по хребту, так он не полезет к тебе в хату, он и десятому закажет не делать этого. Партия, правительство призывают нас бить этих разбойников. Партия, правительство призывают нас защищать жизнь, все, что нами сделано, защищать нашу Родину, наше государство… Иначе гибель будет нам, и нашим детям, и нашим внукам. Закроет фашист все дороги перед нами. Так как же будем решать, товарищи: бороться ли с бандитом, или сдадимся на его милость, наденем ярмо на себя?

— Не дождется он этого!

— Сдохнет, гад, задушится!

— До поры до времени выхваляется фашист, будет ему еще похмелка!

Долго не стихал говор на улице. И все речи сводились к одному: бить фашиста, сопротивляться как можно, а чтобы лучше бить, лучше надо организоваться.