Читаем Незаконно живущий полностью

А по возвращении на небо существа, набирающего навык хранителя души человеческой, ангелы-соплеменники и посмеялись над собратом- отщепенцем. Сидор-ангел не стал ничем отвечать на, в общем-то, беззлобное осмеяние. Ему даже не пришла в голову мысль укорить коллег за их инициативу предпринять собрание в наиболее неудобный для него момент и отвлечь от основного поприща. «Да, да, да. – Горячо пронизывала мысль голову нашего ангела. – Да, да, да, сгоремычил я. Надо повнимательнее относиться к драгоценному и единственному другу, а не к сообществу себе подобных». Но и ему подобные тоже это вскоре поняли, сконфузились и отпустили сотоварища подобру-поздорову. Собрания не состоялось. Но предполагалось в любой миг, – так подумал один из ангелов, уже было начавший реализовываться давно накипевшим в нём вопросом к Сидору-ангелу.

Обычно ангелы знают о трудах друг друга. И бывает, что задаются вопросами, когда не слишком понятны те или иные дела. Один из множества небесных обитателей, не в меру любопытный ангел, полагал спросить Сидора-ангела тоже о некоторых делах его. Например: почему тот способствовал приостановлению только-только начавшейся блестящей карьеры Сидора-человека на поприще созидания востребованного человечеством искусства? И ещё: зачем Сидор-ангел потворствовал задержке Сидора-человека на югах, отменив предполагаемую свадьбу, тоже ведущую к профессиональному успеху и снятию лишних забот? Непонятно.


ГЛАВА 6.


Зверям земным Бог велел жить по инстинктам: земным, животным. Творец вложил их прямо в гены для безбедного существования зверей, скотов, пресмыкающихся, птиц да рыб и прочей мелюзги. Вложил инстинкты для безопасности, в смысле исчезновения.

Подобно тому, и ангелам Своим небесным Бог тоже велел жить по инстинктам: ангельским, небесным.

Тем и другим Вседержитель дал инстинкты выживания.

Но свободы жить не дал. Ею обладает исключительно Он Сам и человек – образ Его.


Однако ж, дерзость. Таковая водится у каждой твари. Порой, даже с избытком. Она, по-видимому, происходит от любопытства, а без этого поджигания, бытие, пусть и оснащённое инстинктами, не имеет смысла. «А что если»? Куда ж деться от навязчивого вопроса?

Дерзновенностью порой грешит и человек. Он имеет в себе и животное, и ангельское начало, и ещё одно особое свойство. Человек ведь тоже оснащён инстинктами. Но главенствует важнейший дар Божий – свобода жизни.

Свобода ничем не похожа на дерзость, эдакий импульс вопрошания «а что, если». Свобода – обычное состояние человеческой души, неведомое ангелам.

А известный нам Денница, житель небесный, любимчик Бога, тот без оглядки поддался исключительно дерзости своей, к тому же, дерзости преступной, да в наиболее незавидной степени по шкале этой преступности. Она многократно превысила ангельские инстинкты, в том числе и самосохранение собственного существа. Вот и рухнул бывший властелин света в вечное падение во тьму.

Да, бывает, когда дерзость пересиливает. Всюду ведь «работает» неразлучная пара: инстинкт и дерзость. Оба уравновешивают друг друга. Инстинкт без дерзости, коей движет любопытство, – мёртвенький, эдакий совсем машинный. Любопытство же привносит именно живинку, свежесть, и оно свойственно всему животному миру. Да и растительному, пожалуй, тоже. Зачем зелень обделять замечательной склонностью к свежести?..


Не слишком углубляясь в рассуждение о замечательной парочке, вспомним нашего Сидора-ангела. Похоже, именно дерзостью тот превосходил всех иных ангелов. Он вообще не слишком доверительно относился к здравому смыслу инстинктов на небесах, силам, совершенно никем не контролируемым. И дерзость, порой, «зашкаливала», теряя равновесие. Постоянно заводилась некая жажда. И томление. Светлая печаль у него. И относилось необузданное желание, по-видимому, к незнакомке-свободе. Уж очень возжелалось попробовать вкус неведомого состояния. Нет, Сидор-ангел не помышлял о противлении Богу, тем более что пример Денницы у всех на виду. Напротив, ревностное исполнение своего предназначения, то есть, быть проводником воли Божьей, пребывало в изначальной и единственной верности. Однако и шалостей в нём тоже избыточествовало. Как же не пошалить?


* * *


Мог пошалить Сидор-ангел и с обычным временем, с потоком его.

Переметнёмся и мы вместе с ним в чуть-чуть более раннюю пору жизни Сидора-человека. На годик-другой.

Зимний вечер. Студенческая молодёжь безвинно забавляется. Кто-то самозабвенно предаётся танцу под магнитофонную запись пения Сальваторе Адамо про падающий снег:


«Tombe la neige,

tu ne viendras pas ce soir.

Tombe la neige,

et mon c;ur s’habille de noir.

Ce soyeux cort;ge,

tout en larmes blanches

l’oiseau sur la branche

pleure le sortilege»*


<*> «Холодный вечер, в мире и в сердце зима.

Снег лег на плечи, на асфальт и дома.

Точно так же шел он, когда мы встречались,

Что горе, что счастье, – ему все равно».

(Перевод Леонида Дербенёва).


Кто-то рассказывает свежие анекдоты из серии «армянского радио» про тёщ:

– «Что надо делать, когда на тещу напал тигр? Сам напал, сам пусть и защищается».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза