Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль

Иногда дети вынуждены играть в семье роли, которые полностью формируют их идентичность. В качестве примера можно привести ребенка, который столкнулся с парентификацией (его вынуждают взять на себя эмоциональные или физические задачи, которые обычно выполняет родитель) и у которого развилась идентичность, основанная на самопожертвовании. Часто дети, пережившие травму, оказываются в изоляции от сверстников намеренно (например, обидчику выгодно держать их в изоляции, чтобы никто не узнал о насилии) или случайно (у родителей хаотичная жизнь, и они много переезжают, в связи с чем у ребенка нет возможности завести друзей), поэтому они не могут учиться у сверстников или формировать идентичность в соответствии со специфическими связями внутри группы. У меня были клиенты, которые никогда не смотрели телевизор из‑за запретов контролирующих родителей. По этой причине они не имели представления о телешоу, которые смотрели их сверстники, не могли участвовать в обсуждениях и не формировали идентичность в соответствии с культурными нормами. Хотя это может показаться относительно незначительным, такие мелочи накапливаются и в итоге приводят к ощущению ужасающей изоляции, характерному для многих травмированных людей. Похожие процессы происходят, когда человек подвергается принудительному контролю в отношениях и оказывается в изоляции от друзей и семьи.

Некоторые виды абьюза подразумевают жесткие ограничения, связанные с тем, что человек может делать, видеть или чувствовать. Это подрывает его способность исследовать мир и развивать идентичность (например жертвы насилия со стороны интимного партнера и жертвы принудительного контроля не могут проводить время с друзьями или работать). Часто жертвы насилия сосредоточены лишь на выживании (избегании боли, управлении дистрессом в достаточной степени, чтобы продолжить функционировать, и усмирении обидчика), поэтому у них нет эмоциональных или интеллектуальных ресурсов, необходимых для исследования вопросов более высокого порядка, например «Кто я?» и «Что мне нравится?» Это особенно актуально, когда насилие происходило в ключевые периоды формирования идентичности, например в детстве и подростковом возрасте.

Некоторые мои травмированные клиенты говорят, что у них отсутствует ощущение какой‑либо идентичности: они не могут назвать свой любимый цвет или еду, которая им особенно нравится. Кто‑то быстро переключается между идентичностями, например говорит, что у него та же любимая еда, что и у партнера. Иногда они впадают в панику, если их идентичность отличается от идентичности/желаний близких людей, потому что в детстве для них было опасно выражать другое мнение. В некоторых случаях изменение идентичности нормально – люди влияют на нас, и мы хотим заниматься чем‑то новым – однако мы также хотим иметь четкое представление о том, кто мы, за что мы выступаем, что мы любим и ценим и что нам не нравится. У некоторых травмированных людей оно отсутствует, и они несут в мир недоразвитое чувство собственного «я».

Из‑за нарушения нормального формирования идентичности жертвы могут столкнуться с множеством трудностей, связанных со взаимодействием с окружающим миром, например с формированием межличностных связей, поддержанием дружеских и романтических отношений, поиском работы и закреплением на рабочем месте, функционированием в меняющихся условиях, принятием решений, достижением целей, планированием и организацией (хаос в жизни человека – это первый клинический признак, на который я обращаю внимание при анализе отношенческих травм), восприятием собственного тела, сексуальной жизнью и установлением границ. Многие жертвы постоянно сталкиваются с тем, что окружающие ими пользуются, и это отчасти связано с либо с поведением, которое они стали считать нормальным и научились принимать, либо со страхом сказать «нет».

Глава 3 Травмированный человек в мире

Мы начали работать с Анной, когда ей было 33 года. Она хотела пойти на психотерапию, чтобы получить поддержку после завершения тяжелых отношений. «Мне кажется, я разваливаюсь», – сказала она и плотно сжала губы. Я внимательно на нее посмотрела. Она выглядела собранной, но выкручивала салфетку руками с побелевшими костяшками. По ее предплечьям шли кольца старых шрамов, которые свидетельствовали о больших трудностях с управлением эмоциями, об истории самоповреждений, которые помогали ей успокоиться. На руке был один свежий яркий шрам. Анна заметила, что я его рассматриваю.

«Я пыталась перестать, но мне не становилось лучше, – сказала она. – Я хотела умереть». Она начала плакать. Тихие всхлипывания перешли в рыдания, от которых все ее тело сотрясалось. Со временем Анна рассказала мне свою историю, и мы начали понимать, почему завершение отношений оказалось для нее настолько стрессовым, что ее собственная жизнь лишилась смысла и ценности.