Нежить

Глава 11, в которой Афанасий и Никодим в поисках зайцев набредают на охотников и решают завести их в болото.

Как хорошо быть снова дома!

Не изменилось ничего.

Холмы, тропинки – все знакомо,

И, как нигде, дышать легко.

И Афанасий каждым вздохом

Им о своей любви кричал.

Вот дуб, седым поросший мохом,

Что с новой бурей лишь крепчал.

А от него рукой подать

До тихой рощицы сосновой.

Здесь он любил порой мечтать,

Взяв сон недавний за основу.

И если по ручью идти,

Что между соснами плутает,

То можно к бучилу дойти,

Где дед Водяник обитает.

Вода шумит, стекая в падь,

И водяной, хоть нравом лют,

Валежником насыпал гать,

И звери мирно воду пьют.

Как Афанасий мысль не гнал,

Но возвращалась та упорно:

Ужель напраслину сказал

На водяного Прошка вздорный?

И был напрасен долгий путь,

И возвращение с Мариной…

Но как тогда в глаза взглянуть,

Когда к ней явится с повинной?!

Как скажет деве он, простак:

Доверчив, мол, был и проворен,

И бучу поднял просто так…

В веках он будет опозорен!

И, голову склонив понуро,

За полевым брел леший вслед,

Вокруг поглядывая хмуро

И новых ожидая бед.

А Никодим, напротив, шел,

Сияя солнцем в день погожий.

Он словно вновь алмаз нашел,

Во всем на Черта Око схожий.

В мечтах, сомнениях – не сразу

Друзья заметили вдали

Кровавому подобный глазу

Огонь, что люди разожгли.

Костер то будто затухал,

То вдруг он утреннюю дымку,

Воспламенившись, обжигал

И в пляс пускался с ней в обнимку.

Вокруг огня сидели трое,

Вели неспешный разговор.

– От зайцев всей деревне горе, -

Сказал старик, – один разор!

А молодой с угрозой ухнул.

Двустволку тут же сняв с плеча,

Изобразил он: «Бах!» – и рухнул,

Как заяц раненый крича.

Враз стихли все ночные звуки.

И в первозданной тишине

Звучал крик боли, полный муки,

Как будто корчился в огне.

Ребенок плачет так порою,

Когда терпеть невмоготу,

Платя ценою дорогою

За жизнь и сердца наготу.

И содрогнулись нежить, звери,

Жильцы лесов, полей и рек,

В предсмертный этот плач поверив.

Смеялся только человек.

– Так зайцев расплодилось много, -

Старик свою продолжил речь, -

Что скоро мы косых с порога

Начнем стрелять – и сразу в печь!

Покроется румяной коркой –

По мне, так мяса нет вкусней.

Накладывай тарелку с горкой,

И мигом я расправлюсь с ней.

Он, не сдержавшись, облизнулся,

Гнилых ряд обнажив зубов.

В нем дух былой сейчас проснулся,

Он полон сил был и здоров.

Ведь человека предок дикий

Охотой лишь и промышлял,

В звериных шкурах и безликий,

Свой голод кровью утолял.

Из рая изгнанный, на воле

Он выживал, как только мог,

Чужой не сострадая боли,

Забыв, что есть на свете Бог.

А Бог тогда страдал и сам…

Так долго это время длилось,

Что не изгладить и векам,

Пусть все давно уж изменилось.

Старик не знал, как дело было,

И почему в душе его

Порой рождалась злая сила

И кто виновником всего.

Но точно знал он, что охота

В нем пробуждала жажду жить,

И он ее с большой охотой

Спешил убийством утолить.

Немало на своем веку

Он истребил зверья лесного,

Но сладко спится старику,

Не мыслит он себе иного.

С ружьишком стареньким одним

Бродил всю жизнь он по лесам,

И смерть шагала рядом с ним,

Но чаще по его следам.

И если б только можно было –

По смерти собственной своей

Душе бы приказал унылой

Ружьишко взяв, идти за ней…

– Сегодня славно постреляем!

Жаль, без собак, – скривился он. –

Зато никто не выдаст лаем,

В тайге шуметь ведь не резон.

Но не беда, я буду с вами,

Со мной не бойтесь ничего! –

И закивали головами

Согласно спутники его.

– Ужо посмотрим, так ли это! -

Как будто ветер ноту спел,

Иль филин злобно гукнул где-то…

То Афанасий не стерпел.

Подкравшись тихо, с Никодимом

Давно он прятался в кустах.

Старик пропах табачным дымом

И пробуждал в нем гнев и страх.

– Я заведу людей в болото, -

Беззвучно другу он сказал. –

А угодит в трясину кто-то –

Я лишь тропинку указал.

Ты поспеши-ка к водяному,

Гостей незваных пусть он ждет.

Не верю я, что духу злому

Предать нас вдруг на ум придет.

Коль даже зол на леших он,

Но человек – исконный ворог.

А дед Водяник чтит закон,

Ему он больше жизни дорог.

– Уже одной ногой я там, -

Ответил Никодим, смеясь. –

И ты поверь моим словам –

Лицом я не ударю в грязь!

Сказав, он в тот же миг пропал,

И даже куст не шелохнулся.

Заклятье леший прошептал

И человеком обернулся.

Лишь глаз наметанный бы смог

В нем прежние черты найти.

Но если только суд не строг –

За божью тварь легко сойти.

Отводит взгляд, стыдится словно,

И гол лицом, как будто брит, -

Урод он внешне, безусловно,

Знать, оттого всегда молчит.

Когда охотники бы знали,

Что леший вдруг к костру их вышел,

То враз бы нежить в нем признали…

Но не пришло подсказки свыше.

Старик взглянул из-под бровей –

Был мужичонка хлипковат

И под котомкою своей

Согнулся, будто виноват.

Страшиться не было причин,

И он кивнул: – Садись к костру!

В лесу нам твой не важен чин

И робость нам не по нутру.

– Спасибо, добрый человек, -

Чуть слышно леший глухо буркнул,

Глаза прикрыв завесой век,

И в тень, как ящерица, юркнул.

Шумел лес грозно за спиною,

Людей неистово кляня,

Грозя им участью всем злою

И в бедах их во всех виня.

Но человек и глух, и слеп.

Он, притязая на господство,

Не ведает, как он нелеп