Нежный плен

Леонардо стоял, оглушенный словами Годивы. Впервые в жизни, ему нечего было сказать. Сердце его страстно верило девушке, а вот разум, подкрепленный богатым опытом, твердил, что она могла солгать, чтобы спастись. В конце концов, её мать была лгуньей. Мужчине стало мерзко от самого себя за эти мысли. Воин перевел взгляд на руки Годивы – она так сиротливо обнимала себя ими. И одновременно выражение лица жены – несмотря на то, что оно было все мокрое от слезы, несмотря на обнаженный вид, все это  вызывало не жалость – как к больному щенку, которого нужно было непременно пожалеть, а уважение и восхищение. Было что-то в её, сейчас широко распахнутых глазах, в том, как девушка держала голову, такое,  отчего Леонардо укрепился в уже других мыслях – Годива – женщина, полная не только красоты, но достоинства, которое он посмел унизить.

А потом он увидел то, что, без сомнения, должен был увидеть раньше – красные следы на нежных запястьях жены. Они, уродуя белоснежную кожу, живописно крича, обличали его, Леонардо… Ей связали руки, её похитили. Такие следы не остаются от недолгого плена. Она была связана, как минимум, половину дня. Первое чувство облегчения тут же покинуло мужчину, когда он понял, насколько глубоко обидел Годиву.

Он взял жену за ладонь и заглянул в её влажные, потемневшие от печали, глаза. Как хорошо, что девушка не вырвала руку.

- Что он сделал с тобой? Почему ты не сопротивлялась, когда он целовал тебя? – прошептала Леонардо. В его черных глазах застыла боль.

- У меня просто уже не осталось сил, - внезапно, обмякнув телом, ответил Годива. Она устала от этой борьбы, от этого ледяного отчуждения, непонимания и боли, которая, вцепившись беспощадными когтями ей в сердце, раздирало его на кровавые куски.

Леонардо уже был не в состоянии  сдерживать себя. Он, обняв Годиву за плечи, прижал её к себе – бережно, ласково. Годива, уткнувшись носом в его грудь, тихо всхлипнула. Не было ни сил, ни желания что-либо говорить. Быть может, она предала себя, обняв мужчину, но не могла уже противиться себе и тем чувствам, которые, невзирая на всю эту боль, были в душе и сердце красавицы. Всего немного, совсем чуть-чуть, она побудет рядом и насладится объятиями любимого.

- Я не понимаю, как можно было не сопротивляться, - задумчиво пробормотал Леонардо.

Годива, запрокинув голову, ответила:

- Тебе и не понять. Ты – воин, а я – всего лишь женщина, которую ты не любишь. Такую, не захочется ни понимать, ни верить, не так ли? Всего лишь красивое лицо и тело, которое кто-то посмел забрать себе. И вот я стою перед тобой, как вещь, которую осматривает хозяин, в поисках какой-либо неисправности или дефекта. И если они найдутся, эта вещь будет выброшена. Отпусти меня, Леонардо.

Мужчина, нехотя разжал объятия.

- Нет, этого недостаточно, - грустно улыбнулась Годива, - отпусти меня насовсем. Дай мне уйти.

- Уйти? – непонимающе переспросил воин.

- Уйти, - повторила Годива, - я все поняла.

- Что же ты поняла, Годива? – Леонардо вновь обнял ее, но теперь значительно крепче, испытывая беспокойство – что его жена может, вдруг, исчезнуть.

Ей было непросто сказать то, что было на сердце. Все-таки, для такого признания нужно было мужество. Но еще сложнее было держать этот груз на сердце.

- Я поняла, что ты выбрал меня не потому, что я – это я. Ты сделал это лишь по причине того, что я похожа на свою мать. А я все гадала, как же так, сам нормандский лев обратил на меня внимание, взял в жену саксонку, сестру врага, - Годива грустно усмехнулась. - Оказалось – лишь потому, что ты был влюблен в мою покойную мать. Но, не знаю, понял ли ты или еще нет, но я – не её отражение, я – другой человек. Я - это не она. И я не хочу прожить всю жизнь с человеком, который принимает меня за другую, с человеком, который видит во мне предательницу…

Она снова заплакал. Это стало уже невыносимой мукой. Леонардо, обхватив мокрые щеки жены своими ладонями, произнес, глядя прямо в глаза Годивы:

- Ты – это не она. Ты – другая. Мне не нужна она, мне нужна ты. Если ты можешь – прости меня. Если же нет – дай мне время, хотя бы попытаться исправить все, что я успел испортить.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Его слова нельзя было назвать грубыми. Не было в них и оттенка приказа. Лишь просьба, за которой читалась глубоко спрятанная мольба.

Леонардо никогда прежде так  не говорил с Годивой. Девушка, изумленная, посмотрела на мужа – словно видела его впервые. Сомнение, отразившиеся в голубых глазах красавицы, сменилось огоньками надежды.

- Ты просишь прощения? – пересохшими от волнения губами, задала вопрос Годива.

- Да, - чуть сильнее сжав в объятиях жену, ответил Леонардо. – Я не только прошу прощения, но и прошу у тебя время, чтобы я искупил свою вину.

Тон его голоса был серьезным, а черные глаза источали прежде неизвестную мягкость. Не ту, что делает мужчину слабым и женственным, а ту, что облагораживает и лишь подчеркивает его мужественность. Ведь поистине, только сильный, уверенный в себе мужчина, способен быть мягким и добрым по отношению к своей женщине.